"Лучше гор могут быть только горы", так говорят многие, кто хоть раз оказывался наедине с этими суровыми великанами. Но каким бы сильным не было наше эмоциональное восприятие, факт остается фактом – на высоте организм начинает работать иначе.
20 лет назад произошла одна из самых известных трагедий в истории мирового альпинизма. 11 мая 1996 года при восхождении на самую высокую гору мира погибли восемь альпинистов.
Что с нами происходит в высокогорье, почему, несмотря на чистый горный воздух в горах мы начинаем задыхаться и как взойти на Эверест без кислорода – читайте в нашем материале.
Кислородное голодание
Многие из нас хоть раз оказывались в горах, и даже не обязательно очень высоких. А по приезду чувствовали себя "не в своей тарелке" – разбитыми и вялыми. Но уже через один-два дня эти неприятные симптомы сами собой проходили. Почему же так происходит?
Из-за того, что мы привыкаем к высокому атмосферному давлению, живя в городе практически на плоскогорье (для Москвы это в среднем 156 метров над уровнем моря), попадая в горную местность наш организм испытывает стресс.
Все потому, что горный климат – это, прежде всего, пониженное атмосферное давление и более разреженный, чем на уровне моря, воздух. Вопреки распространенному мнению, количество кислорода в воздухе с высотой не меняется, снижается лишь его парциальное давление (напряжение).
То есть, когда мы вдыхаем разреженный воздух, кислород не усваивается так же хорошо, как на низких высотах. В результате количество кислорода, поступающего в организм, снижается – у человека возникает кислородное голодание.
Вот почему приезжая в горы, часто вместо радости от переполняющего легкие чистого воздуха, мы получаем головную боль, тошноту, одышку и сильную усталость даже во время небольшой прогулки.
Кислородное голодание (гипоксия)
– состояние кислородного голодания как всего организма в целом, так и отдельных органов и тканей, вызванное различными факторами: задержкой дыхания, болезненными состояниями, малым содержанием кислорода в атмосфере.
И чем выше и быстрее мы поднимаемся, тем тяжелее могут быть последствия для здоровья. На серьезных высотах возникает риск развития высотной болезни.
Какие бывают высоты:
- до 1500 метров – Низкие высоты (даже при напряженной работе нет физиологических изменений);
- 1500-2500 метров – промежуточные (заметны физиологические изменения, насыщение крови кислородом менее 90 процентов (норма), вероятность горной болезни невелика);
- 2500-3500 метров – большие высоты (горная болезнь развивается при быстром подъеме);
- 3500-5800 метров – очень большие высоты (часто развивается горная болезнь, насыщение крови кислородом менее 90 процентов, значительная гипоксемия (снижение концентрации кислорода в крови при нагрузке);
- свыше 5800 метров – экстремальные высоты (выраженная гипоксемия в покое, прогрессирующее ухудшение, несмотря на максимальную акклиматизацию, постоянное нахождение на таких высотах невозможно).
Высотная болезнь
– болезненное состояние, связанное с кислородным голоданием из-за понижения парциального давления кислорода во вдыхаемом воздухе. Возникает высоко в горах, начиная примерно с 2000 метров и выше.
На Эверест без кислорода
Самая высокая вершина мира – мечта многих альпинистов. Осознание непокоренной громады высотой 8848 метров будоражила умы с начала прошлого века. Однако впервые люди оказались на ее вершине лишь в середине ХХ века – 29 мая 1953 года гора, наконец, покорилась новозеландцу Эдмунду Хиллари и непальскому шерпе Тенцингу Норгею.
Летом 1980 года человек преодолел еще одну преграду – знаменитый итальянский альпинист Райнхольд Мэсснер поднялся на Эверест без вспомогательного кислорода в специальных баллонах, которым пользуются на восхождениях.
Многие профессиональные альпинисты, а также медики обращают внимание на разницу в ощущениях двух восходителей – Норгея и Мэсснера, когда они оказались на вершине.
По воспоминаниям Тенцинга Норгея "сияло солнце, а небо – за всю жизнь я не видел неба синее! Я глядел вниз и узнавал места, памятные по прошлым экспедициям… Со всех сторон вокруг нас были великие Гималаи… Никогда еще я не видел такого зрелища и никогда не увижу больше – дикое, прекрасное и ужасное".
А вот воспоминания Мэсснера о той же вершине. "Опускаюсь на снег, от усталости тяжелый, как камень… Но здесь не отдыхают. Я выработан и опустошен до предела… Еще полчаса – и мне конец… Пора уходить. Никакого ощущения величия происходящего. Для этого я слишком утомлен".
Чем же вызвана такая значительная разница в описании своего триумфального восхождения двух альпинистов? Ответ прост – Райнхольд Мэсснер, в отличие от Норгея и Хиллари не дышал кислородом.
Вдох на вершине Эвереста принесет мозгу в три раза меньше кислорода, чем на уровне моря. Именно поэтому большинство альпинистов предпочитают покорять вершины, используя кислородные баллоны.
На восьмитысячниках (вершинах выше 8000 метров) существует так называемая зона смерти – высота, на которой из-за холода и недостатка кислорода человек долго находиться не может.
Многие восходители отмечают, что делать самые простые вещи: завязать ботинки, вскипятить воду или одеться, – становится необычайно сложно.
Больше всего во время кислородного голодания страдает наш мозг. Он использует в 10 раз больше кислорода, чем все остальные части тела вместе взятые. Выше 7500 метров человек получает так мало кислорода, что может произойти нарушение кровотока мозга и его отек.
Отек мозга
– патологический процесс, проявляющийся избыточным накоплением жидкости в клетках головного или спинного мозга и межклеточном пространстве, увеличением объема мозга.
На высоте более 6000 метров мозг страдает настолько, что могут случиться временные приступы помешательства. Замедленная реакция может сменяться возбуждением и даже неадекватным поведением.
Например, опытнейший американский гид и альпинист Скотт Фишер, скорее всего, получив отек мозга, на высоте более 7000 метров просил вызвать ему вертолет для эвакуации. Хотя в нормальном состоянии любой, даже не очень опытный восходитель прекрасно знает, что вертолеты на такую высоту не летают. Этот случай произошел во время печально известного восхождения на Эверест в 1996 году, когда во время шторма на спуске погибли восемь альпинистов.
Эта трагедия получила широкую известность из-за большого количества погибших альпинистов. Жертвами восхождения 11 мая 1996 года стали 8 человек, в том числе двое гидов. В тот день на вершину одновременно поднимались несколько коммерческих экспедиций. Участники таких экспедиций платят деньги гидам, а те в свою очередь обеспечивают максимальную безопасность и бытовой комфорт своим клиентам на маршруте.
Большинство участников восхождения 1996 года не были профессиональными альпинистами и сильно зависели от вспомогательного кислорода в баллонах. По различным свидетельствам в тот день на штурм вершины одновременно вышли 34 человека, что значительно затянуло время подъема. В итоге последний альпинист поднялся на вершину после 16:00. Критическим временем подъема считается 13:00, после этого времени гиды обязаны повернуть клиентов назад, чтобы успеть спуститься пока светло. 20 лет назад ни один из двух гидов не дал вовремя такого распоряжения.
Из-за позднего подъема у многих участников не осталось кислорода на спуск, во время которого на гору обрушился сильнейший ураган. В итоге после полуночи многие альпинисты все еще оставались на склоне горы. Без кислорода и из-за плохой видимости они не могли найти дорогу до лагеря. Некоторых из них в одиночку спас профессиональный альпинист Анатолий Букреев. Восемь человек умерли на горе из-за переохлаждения и отсутствия кислорода.
Прыжок из стратосферы
Стратосфера – это слой атмосферы, который располагается на высоте от 11000 до 50000 метров. Именно в стратосфере располагается слой, который определяет верхний предел жизни в биосфере. Иными словами, выше этой точки никакие живые организмы выжить не могут.
14 октября 2012 года австрийский парашютист Феликс Баумгартнер совершил прыжок из стратосферы.
Он установил рекорд по высоте прыжка, расстоянию, которое он преодолел в свободном падении (более 36000 метров), а также стал первым человеком, которому удалось преодолеть звуковой барьер без транспортного средства.
Стратостат поднял Баумгартнера в герметизированной капсуле на высоту почти 39000 метров. Одна из главных сложностей такого прыжка состояла в том, что человек вынужден долго находиться выше линии Армстронга на высоте около 19000 метров.
На такой высоте атмосферное давление составляет всего 47 миллиметров ртутного столба, а вода кипит при 37 градусах Цельсия. Разгерметизация на высоте выше 18900 метров приводит к закипанию крови.
Из-за этих сложных условий Баумгартнер был экипирован как космонавт. Вместе со снаряжением он весил 118 килограммов. Его скафандр имел систему подачи кислорода, высотометр, а также стекло шлема с подогревом и сильным затемнением для защиты от ультрафиолета.
О горном воздухе и акклиматизации
И все-таки наш организм может приспособиться к очень непростым условиям, в том числе и к высокогорью. Для того чтобы находиться на высоте больше 2500-3000 метров без серьезных последствий, обычному человеку требуется от одного до четырех дней акклиматизации.
Что касается высот больше 5000 метров, то нормально приспособиться к ним практически невозможно, поэтому находиться на них можно лишь ограниченное время. Организм на таких высотах не способен отдыхать и восстанавливаться.
Можно ли снизить риск для здоровья при нахождении на высоте и как это сделать? Как правило, все проблемы со здоровьем в горах начинаются из-за недостаточной или неправильной подготовки организма, а именно недостатка акклиматизации.
Акклиматизация
– это сумма приспособительно-компенсаторных реакций организма, в результате которых поддерживается хорошее общее состояние, сохраняется вес, нормальная работоспособность и психологическое состояние.
Многие медики и альпинисты считают, что лучше всего приспособиться к высоте можно, если набирать высоту постепенно – делать несколько подъемов, достигая все большей высоты, а затем спускаться и отдыхать как можно ниже.
Представим себе ситуацию: путешественник, решивший покорить Эльбрус – самую высокую вершину в Европе, начинает свое путешествие из Москвы со 156 метров над уровнем моря. И за четыре дня оказывается на 5642 метров.
И хотя адаптация к высоте заложена в нас генетически, такому нерадивому альпинисту грозит несколько дней учащенного сердцебиения, бессонницы и головных болей. А вот у альпиниста, который заложит на восхождение хотя бы неделю, эти проблемы сведутся к минимуму.
В то время как у жителя горных районов Кабардино-Балкарии их не будет вообще. В крови горцев от рождения больше эритроцитов (красных кровяных телец), а емкость легких в среднем на два литра больше.
Как обезопасить себя в горах при катании или походе
- Постепенно набирать высоту и избегать резкого перепада высот;
- При плохом самочувствии сокращать время катания или ходьбы, делать больше остановок для отдыха, пить теплый чай;
- Из-за высокого ультрафиолетового излучения можно получить ожог сетчатки. Чтобы этого избежать в горах нужно использовать солнцезащитные очки и головной убор;
- Бороться с кислородным голоданием помогают бананы, шоколад, мюсли, крупы и орехи;
- Спиртные напитки на высоте употреблять не стоит – они усиливают обезвоживание организма и усугубляют недостаток кислорода.
Еще один интересный и, на первый взгляд, очевидный факт – в горах человек двигается значительно медленнее, чем на равнине. В обычной жизни мы ходим со скоростью примерно 5 километров в час. Это значит, что расстояние в километр преодолевается нами за 12 минут.
Чтобы подняться на вершину Эльбруса (5642 метров), начав свой путь с высоты 3800 метров, здоровому акклиматизированному человеку в среднем потребуется около 12 часов. То есть скорость упадет до 130 метров в час по сравнению с обычной.
Сравнив эти цифры, нетрудно понять насколько серьезно высота влияет на наш организм.
Почему чем выше, тем холоднее
Даже те, кто ни разу не был в горах, знают еще одну особенность горного воздуха – чем выше, тем холоднее. Почему же так происходит, ведь ближе к солнцу воздух, наоборот, должен сильнее прогреваться.
Все дело в том, что тепло мы чувствуем не от воздуха, он нагревается очень плохо, а от поверхности земли. То есть луч солнца идет сверху, сквозь воздух и не нагревает его.
А земля или вода принимают этот луч, достаточно быстро нагреваются и отдают тепло вверх, воздуху. Поэтому чем выше от равнины мы находимся, тем меньше тепла от земли получаем.
Инна Лобанова
36 лет назад (8 мая 1978 года) на вершину Эвереста взошел один из величайших альпинистов, итальянец и его компаньон - австрийский альпинист
Это восхождение открыло новую строку не только в покорении Эвереста а в истории альпинизма - ведь восхождение на высочайшую вершину мира было совершено без использования кислородных баллонов, что до этого момента считалось невозможным.
Линия восхождения Месснера и Хабелера проходила по классическому маршруту (с Южного седла по Юго-восточному гребню). Тогда, для Месснера покорение Эвереста было четвертым восьмитысячником в его карьере (Нанга Парбат (1970), Манаслу (1972) и Гашербрум I (1975).
Это историческое восхождение на Эверест было совершено в рамках австрийской экспедиции под руководством Ханса Шелпа.
Мы, то есть Райнхольд Месснер (Reinhold Messner) и я Петер Хабелер (Peter Habeler), хотели отважиться на кажущееся невозможным – первовосхождение на вершину Эверест собственными силами, без искусственного кислорода.
Почти никто из тех, с кем мы говорили за прошедшие 2,5 года о нашей фантастической цели «Эверест честным путем без вспомогательного кислорода», не поддерживал нас в нашем решении. Наоборот, почти каждый, будь то альпинист, физиолог-высотник или врач, настоятельно отговаривали: «Это невозможно. Или вы совсем не подниметесь, или же вы больше не спуститесь. Если же Вам повезет, вы вернётесь назад заговаривающимися идиотами. Недостаток кислорода на этой высоте заставляет погибать клетки мозга уже через несколько минут. И как раз преимущественно те, которые ответственны за поддержание высших человеческих функций: сначала нарушается память, затем центр речи и, наконец, человек теряет зрение и слух. Эверест без кислорода – самоубийство» .
Опыты в барокамерах показали: начиная примерно с высоты 8.000 метров, угасает способность контролировать мысли и действия. В течение короткого времени наступает бессознательное состояние. На горе это означает верную смерть. Все большие победы над вершинами высотой более 8.000 м были достигнуты с помощью искусственного кислорода: Нанга Парбат, К-2, Лхоцзе.
Существовал только один антиаргумент. .
Когда мы ссылались на этот фактор, нам тотчас же возражали: «А что стало с Мэллори и Ирвином. Они исчезли при штурме вершины и никто их больше не видел. Они погибли на Эвересте, независимо от того, достигли они вершины перед своей смертью или нет» .
Наше восхождение на Эверест будет, конечно, ничем иным, как легкомысленным мальчишеским приключением. Как раз потому, что наше мероприятие у 95% всех посвящённых уже с самого начала считалось обречённым на провал. На этот раз мы готовились, по возможности, более основательно, чем в предыдущих экспедициях. При этом уже в первой фазе подготовки нам стало ясно, что мы должны быть отлично подготовлены не только технически и физически. Важнейшим для нас должно быть также душевное терпение, наша психическая выдержка.
Джон Хант, руководитель успешной экспедиции на Эверест в 1953 г., выразил это следующим образом: «Эверест подвергает альпиниста, неслыханным эмоциональным нагрузкам. Эти нагрузки можно победить только непреклонной решительностью и железной волей» .
Это должна быть борьба в одиночку. Не только с жуткой горой и её неизвестными опасностями, не только с физическим истощением, арктическим холодом, ураганом, снегом и недостатком воздуха, с коварной высотной болезнью, собственной «внутренней подлостью» и ужасной уверенностью, что если что-то случится там наверху, нет никакой возможности спасения, также, как и с мучительным залогом удивительного неверия, которое проявили по отношению к нам друзья, завистники и враги.
Победа с помощью техники для нас – не победа. Как можно действительно испытать человеческую работоспособность, если по настоящему не растратишь себя до конца?
Райнхольд Месснер и я пришли к одному и тому же пониманию каждый своим путём. Это причина, почему мы нашли друг друга и почему мы составили неделимую спортивную связку. Мы – не друзья в общепринятом смысле этого слова, «кореша», которые всегда держатся вместе. Очень редко мы говорим о личном. Вне нашей профессии мы почти не встречаемся. Тренируемся мы также чаще всего по отдельности. И всё же, вероятно, во всей истории альпинизма навряд ли есть и существуют два человека, которые так совершенно подходили бы друг другу. Мы понимаем друг друга без слов. Интуитивно каждый знает, что будет делать другой, каждый может в любой ситуации на сто процентов положиться на другого. Это почти граничит с метафизикой.
Мы говорили лишь, что хотим предпринять «попытку» взойти на Эверест без кислорода, что мы сразу откажемся от нашего замысла, если попытка окажется невозможной. В душе же мы хотели победы любой ценой. Но в то же время ни ценой нашей жизни, ни ценой нашего умственного и физического здоровья… Альпинизм на экстремальных высотах не имеет ничего общего с нормальным альпинизмом вообще. Там наверху каждый час превращается в мучение, а каждое движение – в тяжелую работу. На большой высоте становишься настолько беспредельно усталым, что вообще можешь поддерживать себя только чрезвычайным напряжением воли… на абсолютной границе физической и моральной работоспособности существует ещё прирост сил, который кажется появляется из самых глубин души и делает невозможное всё же возможным.
Уже в день прибытия в «Базовый лагерь» товарищи из передовой группы рассказали нам: «В этом году очень мало снега. Повсюду чистый лед. Будет очень тяжело» .
30 и 31 марта мы ожесточенно и молча продолжали работать, забивая фирновые, вворачивая ледовые винтовые крючья, натягивая веревки, прокладывая лестницы, а вечером, словно мертвые падали в палатку. Несмотря на большое физической напряжение, я не мог хорошо спать в эти ночи. Меня мучили головные боли, я метался и потел, и утро приходило словно избавление. Оптимизм остальных, которые предполагали достичь вершины без особых трудностей, удивлял меня всё больше и больше. Насколько мне известно, ещё не существовало экспедиции, в которой бы все участники могли точно рассчитывать подняться на самую вершину Эвереста. Будет считаться уже успехом, если вообще одна связка уверенно зайдёт на вершину и спустится вновь так же безопасно вниз. Погода оставалась хорошей.
Не было ни бури, ни больших лавин, а днём солнце так палило над лагерем, что мы сняли теплые пуховые вещи. Райнхольд Месснер был, как и я, не так оптимистичен. В нас обоих ещё крепко сидел страх от южной стены Дхаулагири, где буря и постоянный сход лавин вконец измотали нас и заставили повернуть назад. Точно также мы не забыли лишений на Хидден пике, где мы ожесточенно боролись за вершину и где смертельное изнеможение охватило нас до такой степени, что мы не раз намеревались отказаться от замысла и повернуть обратно.
Радостные стояли мы перед Долиной Молчаний. Справа громоздились обледенелые склоны могучего Нуптзе, слева – западное плечо Эвереста, с которого свисали огромные ледяные балконы, грозившие обвалиться в любой момент. Вся долина представлялась пустыней из снега и льда, угрожающей постоянными лавинами и ледовыми обвалами.
Нам предстояла одна из самых страшных ночей, пережитых мною. Гора начала обороняться от пришельцев.
Мы успели во время поставить палатку. Пурга превратилась в ураган: он бушевал и выл, и мы с трудом могли понимать друг друга. Словно затравленные мы расчищали свободную площадку. Ветер буквально вырывал ткань палатки из наших рук. С большим трудом нам удалось поставить стойки и закрепить палатку… Всё же ночь окончилась. С рассветом пурга немного стихла, и я торопился с возвращением. Это было 3 апреля, в пять часов утра. Мы были настолько ослаблены двумя бессонными ночами и холодом, что скорее плелись, чем шли. На обратный путь к «лагерю 1», который позднее мы проходили ровно за 2 часа, на этот раз нам потребовалось почти вдвое больше времени. Высота, пурга, холод и усилие, необходимое на прокладывание пути по глубокому снегу израсходовали мои силы, которыми я гордился всего несколько дней назад. Оглянувшись назад, я увидел среди неожиданно разорвавшихся облаков Эверест. Длинный снежный флаг развевался на его вершине, словно в насмешку или на прощание.
Если бы кто-нибудь сказал мне в этот час, что скоро я буду подниматься вновь, что подвергнусь ещё большим лишениям, и вновь буду подниматься, пока не буду стоять наверху, я счел бы его сумасшедшим.
«Лагерь 2» превратился в радостный палаточный город в снегу и служил отныне вторым «Базовым лагерем» для штурмовых команд.
Райнхольд и я – в одной связке, отправились в путь 10 апреля, уже давно было пора покинуть лагерь.
После нескольких дней бездеятельного сидения в лагере мы были полны нетерпения. Нам нужно было стать активными, нужно было что-то делать. Я чувствовал себя в великолепной форме. Мы прошли вверх до «лагеря 2» и 11 апреля были уже на стене Лхоцзе. Мы вновь вступали в область целины, так как до сих пор до нашей команды никто ещё не был здесь наверху. Наша задача – отыскать хорошую безопасную площадку для лагеря, поставить первые палатки и навесить перила на пути к лагерю. Мы навесили перила. Это был дьявольски тяжелый труд на чистом стеклянном льду. Мы могли продвигаться вперед только на передних зубьях кошек. Ветер сдул весь снежный покров; вперед продвигались очень медленно.
Мы приняли решение пройти традиционную площадку для «лагеря 3» на склоне Лхоцзе, поскольку она казалась нам слишком лавиноопасной. Но у нас не хватало веревок, чтобы закрепить перила на всём пути до места обычного лагеря 4, на высоте 7.200 м. Я спустился вниз после того, как на высоте 7.000 м мы израсходовали всю веревку, в то время как Райнхольд с двумя шерпами поднялся ещё на 200 м, чтобы разведать путь.
Итак, мы расстались в «лагере 2», это было 13 апреля. Райнхольд с двумя шерпами продвинулся до высоты 7.800 м. Я же спустился в базовый лагерь.
Позже, 15 апреля, Райнхольд также вернулся. В то время как Роберт Шауер с двумя шерпами продолжал работать наверху. 17 апреля он достиг Женевских скал.
В своем дневнике я записал: «18 и 19 апреля пурга и сильный снегопад». Погода снова ухудшилась. Работа по организации страховки (по обработке пути) приостановлена и изможденные люди вернулись в «Базовый лагерь», но 20 апреля буря стихла, прорвалось солнце и погода обещала быть снова прекрасной
Сразу после завтрака я отозвал Райнхольда в сторону: «Как ты считаешь – следует ли нам отважиться на первую попытку?» – «Почему бы нет?» – последовал его ответ. «В конце концов, мы имели право на первый штурм вершины» .
Это право означает также известное обязательство, поскольку остальная команда относилась к этому естественно с пристрастием и хотела также подниматься наверх. Любое промедление с нашей стороны задержало бы все предприятие. Когда мы сообщили о нашем решении всем, мы встретили единодушное одобрение... Исходя из опыта, связка-двойка лучше всего оправдала себя при штурме вершины.
21 апреля мы оставили «Базовый лагерь» и поднялись в сопровождении трех шерпов в «лагерь 1». Мы шли не спеша, не надрываясь, чтобы по возможности лучше привыкнуть к высоте.
В моем дневнике запись: От «Базового лагеря» до «лагеря 1» – около 2-х часов» . И добавка: «Самочувствие очень хорошее» . На следующий день мы дошли не спеша до «лагеря 2» и провели там очень холодную, но спокойную ночь. 23 апреля мы поднялись по склону Лхоцзе, который между тем был полностью обеспечен необходимой страховкой, в «лагерь 3». Я чувствовал себя великолепно. Вечером я был голоден. Я вытащил банку сардин в масле и съел её за один приём. Через некоторое время почувствовал легкую тошноту и чувство тяжести в области желудка. Вначале я не обратил на это никакого внимания, относя эти недомогания на влияние высоты. Все же мы находились по ту сторону границы в 7.000 метров! Моё состояние ухудшалось все больше и больше. У меня выступил холодный пот, под языком собиралась слюна; я вынужден был выйти из палатки, так как меня рвало.
Меня словно вывернуло всего наружу. Желудок и глотка горели огнем. Стало ясно, что у меня было сильное пищевое отравление. Когда из меня вышла вся горькая желчь, я заполз ослабевший до смерти в спальный мешок. Я знал: на этот раз я не достигну вершины.
На этот раз, а может быть, – вообще никогда. Высота, тошнота, боль, потеря жидкости и напряжение во время рвоты – само по себе уже смертельная опасность. Идти дальше без кислорода было бы чистым безумием. И ко всему прочему к утру поднялась пурга.
«Мои дела плохи, Райнхольд» , – сказал я – «Вероятно, я испортил желудок сардинами в масле. Я не смогу идти. И ты тоже возвращайся. Погода будет плохой. Пурга. Слишком опасно» .
Я думаю, он был очень разочарован, но не сказал ничего. Достичь вершины один он не сможет. Но и спускаться он тоже не хотел. Поэтому он хотел дойти до Южной седловины и там, на высоте 8.000 м, соорудить «лагерь 4».
Итак, он отправился с двумя шерпами. У него было с собой две палатки, два примуса, один газовый баллон, прочее снаряжение и продукты питания. Я чувствовал себя скверно, но хотел непременно спуститься из-за плохой погоды с тем, чтобы дождаться Райнхольда в «Базовом лагере». Наша первая попытка восхождения на вершину потерпела неудачу. Теперь попытаются сделать это другие.
Мы оба были на волосок от гибели, разделившись в этот день. Поднявшаяся пурга закручивала снег, и вскоре три фигуры исчезли из поля зрения.
После этого я начал спускаться. С каждым шагом я становился слабее. Изнуренный я то и дело опирался на ледоруб и отдыхал несколько секунд, прежде чем продолжить спуск по желтым веревочным перилам. Я чувствовал, что если я не буду спешить, то у меня не хватит сил дойти в спасительный лагерь.
Появился туман, такой густой, что когда я добрался до подножья склона Лхоцзе, где заканчивались перила, то ориентировался с трудом.
В непробиваемой снежной пурге я потерял ориентацию, не зная куда идти: влево или вправо... Наконец я встретил один из маркировочных флажков и, спустя примерно час, прибыл в «лагерь 2».
Когда я, спотыкаясь, один подходил к лагерю, у моих товарищей были испуганные лица.
Должно быть, я выглядел ужасно. А что стало с Райнхольдом? Я не знал этого. Но было ясно, что он и два шерпа боролись за жизнь там, наверху, на Южной седловине.
27 апреля в «Базовый лагерь», шатаясь, пришел древний бородатый мужчина, сопровождаемый двумя мальчиками с лицами стариков. Райнхольд Месснер и два его шерпа. Две ужасные ночи без кислорода на высоте свыше 8.000 метров оставили на них следы. Шерпы были скорее мумиями, чем живыми, в то время как Райнхольд Месснер, который двигался все время в замедленном темпе, мог ещё сообщить, что произошло. Он говорил при этом очень медленно, и его голос звучал словно издалека.
Они продвинулись до Южной седловины, до площадки предусмотренной для «лагеря 4».
Но уже на пути их полностью захватила буря. С невероятными усилиями Райнхольду и двум шерпам все же удалось кое-как поставить палатку. Однако, после этого у них уже не было сил. Шерпы были полностью апатичны, они считали, что умрут. Райнхольд попытался поддержать их дух, хотя сам устал до невозможности. Но он единственный знал, что если они заснут, то умрут от переохлаждения. Когда неожиданно с громким треском порывом урагана разорвало палатку, их положение стало почти безнадежным. И все же Райнхольду удалось на время заштопать палатку. Он вскипятил чай и вливал его в шерпов, которые в паническом страхе залезли в спальные мешки и больше не двигались. Он сам также выпил, сколько мог, горячего напитка. У них было ограниченное количество продуктов и их ни в коем случае не хватило бы для длительного пребывания. У них не было с собой и искусственного кислорода… Райнхольд и двое сопровождающих его провели в «лагере 4» две ночи и один день. Большую часть времени Райнхольд потратил на то, чтобы помешать заснуть обоим шерпам. Он ворчал на них, угрожал и ругал, и вновь расталкивал и будил их.
Мы оставались в лагере до 1 мая, позволили себе окончательно придти в себя и, наконец, стали в такой фантастической форме, в какой не были на протяжении всей этой экспедиции. Полагаю, только сейчас я был по-настоящему акклиматизирован. Это относились и к Райнхольду, который, буквально, расцветал с каждым часом. Погода была великолепной, и для нас обоих было ясно: сейчас или никогда.
2 мая мы были вторично готовы к штурму вершины. На этот раз мы должны это сделать. В случае второго провала у нас не будет ни моральных, ни физических сил, чтобы предпринять третью попытку. Но и на этот раз мы были осторожны в наших предсказаниях при прощании с лагерем. Мы никогда не утверждали: «Мы покорим Эверест без кислорода». Самое большее мы говорили: «Мы хотим попробовать», что для Райнхольда означало не меньше, как: «В любом случае я попытаюсь идти до границы возможного».
В одном мы были очень определенны и постоянно подчеркивали это: «Ни в коем случае мы не пойдем на Эверест с кислородом. Если будет невозможно идти дальше без дыхательной маски, мы повернем назад. Мы откажемся». Это было нашей философией, и эту точку зрения мы уяснили раз и навсегда. Для других и для себя.
Мы поднимались без отдыха, оставив позади «лагерь 1», и сразу же пошли вверх к «лагерю 2». В этот день было жарко. В тени палатки мы измерили температуру – плюс 42 градуса. Воздух не шелохнется. На вершине также было безветренно, что способствовало победе команды Найрца.
В «лагере 2» мы услышали по рации сообщение Найрца об успехе. Перекрывающие друг друга голоса врывались в микрофон. И мы в ответ заорали, перебивая друг друга, и до безумия радовались вместе с ними.
Мы радовались за них и за нас, поскольку идеальные погодные условия равным образом обещали нам удачу.
Мы в нормальном темпе, не торопясь, поднимемся в «лагерь 3». Эрик Джонс хотел бы пойти с нами. Он хочет поснимать для кино. Возьмём двух шерпов. Они должны будут нести кое-что из нашего снаряжения и, возможно, помогут пробивать ступени на пути от «лагеря 3» к «лагерю 4».
6 мая за 4 часа мы поднялись в «лагерь 3». Путь был дальний и крутой, но он был уже знаком нам. Мы шли, совершенно не напрягаясь, и я отбросил далеко все сомнения. Как-нибудь, думал я, пройдем.
Путь к «лагерю 3» был с давних пор своего рода пробным камнем. Мы потратили на подъём всего четыре часа. Такое время не было достигнуто никем из наших спутников даже приближенно. Эрик Джонс, шедший также с нами, был в пути восемь часов.
Хорошее предзнаменование. Мы чувствовали, что на этот раз нам может повезти. Мы ели суп и пили громадное количество чая. Выпили, так сказать, в запас, так как чем выше мы заберёмся, тем труднее будет растопить достаточное количество снега на примусах. Впрочем, делать было почти нечего, и говорить тоже почти не о чем.
Единственная забота – как можно больше спать. Райнхольд и я, оба взяли с собой снотворные средства.
Вместе с Эриком Джонсом очень рано утром 7 мая мы оставили «лагерь 3» и отправились на утомительный участок подъема через Южную седловину к «лагерю 4». С безоблачного неба сияло солнце, и мы чувствовали себя ещё бодрыми и сильными.
Ночной ветер намёл высокие сугробы снега и мы шли, проваливаясь выше колен. При этом нам, прежде всего, помогал наш любимец шерп – Тати. Эрика Джонса мы вскоре потеряли из виду. Он продвигался со своей камерой далеко не так быстро. И мы также начали постепенно ощущать высоту. Не удивительно, тем временем мы перешли границу 7.000 метров. Усталость переходила на ноги и делала их тяжелыми, как свинец. Дыхание было коротким и поверхностным и было такое чувство, что вообще не продвигаешься вперёд.
И на этот раз мы сделали своё дело через четыре часа. Мы прилично выдохлись, когда показался лагерь на Южной седловине. Ожидая Эрика, вскипятили чай. Но Эрик не появлялся. Он либо не очень спешил, либо повернул назад. Прошло 2 часа… Три… О нём всё ещё ничего не известно. Мы начали серьезно беспокоиться. В конце концов, он шел, как и мы, без кислорода. Надеемся, что он не заработал коллапс.
Однако Эрик, вел себя как настоящий англичанин. Он появился ровно в 5 часов (время традиционного английского чаепития) изнурённый – упал и выдохнул: «Пожалуйста, чаю!». Он затратил на это расстояние восемь с половиной часов. Он был смертельно измотан и, несмотря на это, был склонен к шуткам. В пути его соблазнила женщина – йети, утверждал он, не моргнув глазом. Но потом он всё же сознался, что порою думал, что уже не дойдет наверх до нас.
Было ясно одно: связка – тройка с ним очень обременит наше восхождение. Мы не можем позволить себе тратить так много времени, не подвергая себя опасности. Эрик сознавал это и отказался от предложения использовать два кислородных баллона, которые были занесены на Южную седловину для нас. Это было бы для него не достаточно спортивно. Лучше он останется в лагере и снимет для кино только наш уход и возвращение.
Ночь была холодной. Несмотря на тройные спальники, у нас сильно мерзли руки и ноги. Мы прижались как можно плотнее друг к другу. Я снова задавал себе вопрос, как собственно смог Райнхольд выдержать две ураганные ночи здесь вверху без последствия для здоровья.
О сне нечего было и думать, и в 3 часа утра Райнхольд был уже занят приготовлением чая. Мы хотели принять еще 3-4 литра жидкости. Но он потратил бесконечно много времени, пока превратил нужное количество снега в чай.
Между тем было уже полшестого. Мы собрались и одели кошки в палатке; затем вышли наружу. Это было 8 мая 1978 года. Сегодня мы хотели либо сделать вершину, либо отказаться от неё навсегда, ибо при любых обстоятельствах мы хотели избежать ещё одной ночевки между Южной седловиной и главной вершиной в отличие от других. Итак, мы должны будем преодолеть недостающие 848 метров по высоте единым огромным усилием.
По крайней мере, у нас есть одно преимущество. Нам не нужно беспокоиться, хватит ли кислорода. Однако, одновременно я должен был удивляться собственной глупости. Уже уходя, я почувствовал, как начинаю страдать от высоты. Я стал медлительным, а мои ноги свинцовыми, и у меня не было абсолютно никакого воодушевления. Если всё это обострится, то я не дойду даже до Южной вершины.
Я целиком и полностью сконцентрировался на восхождении, регистрируя каждый свой шаг, и пытался распределить свои силы и использовать их экономно.
О возвышенных помыслах или чувствах не могло быть и речи. Мой кругозор был очень узким, ограничивался самым необходимым. Я видел только свои ноги, только следующие предстоящие шаги и зацепки и двигался, словно автомат. Я полностью отключился и думал только о следующих пяти метрах впереди меня. Я думал не об Эвересте, не о нашей цели. Было важно только то, что я оставил позади эти пять метров. Больше ничего. Если же я и думал о чём-то другом, так это о том, как охотно бы пошел отсюда вниз. Мне всё больше не хватало воздуха. Я был близок к удушью. Я вспоминаю ещё, что единственное слово проносилось в голове в такт моим шагам: «Вперед, вперед, вперед…». Словно тибетское заклинание. Я переставлял ноги механически…
В этой первой фазе восхождения Райнхольд получил небольшое преимущество. В то время как я был занят тем, что будил Эрика Джонса, мой партнер уже вышел вперед. До Южной вершины мы хотели идти не связываясь. Для самого верхнего участка Райнхольд нёс на своём рюкзаке 15 метровый конец веревки. У меня была камера, запасная одежда, очки, а также кое-что из еды.
Я увидел Райнхольда незадолго до начала крутого взлета, ведущего вверх к ЮВ гребню. Он сидел на скальной площадке и смотрел мне навстречу. Отсюда мы прокладывали следы, сменяя друг друга. Склон, на котором мы находились, был настолько заметен снежными завалами, что мы погружались выше колен. К тому же появился туман, настолько плотный, что мы боялись потерять друг друга из виду… Иногда я останавливался, вбивал ледоруб в снег, опирался на него четверть или полминуты, жадно хватал воздух, словно рыба на суше, и пытался отдохнуть. После этого ясно почувствовал, как мои мускулы наливаются с новой силой и я мог пройти ещё десять или двадцать шагов.
Странным образом, после того, как я преодолел несколько сот метров по высоте, я уже не ощущал вялость. Наоборот, было как-то легче идти. Может быть причина в том, что мы всё же несколько лучше привыкли к этой трудно представляемой высоте.
Естественно, переход по глубокому снегу пожирал невероятно много сил. Поэтому там, где была возможность, мы переходили на обледенелые скалы, где ветер сдул снежный покров. Хотя лезть по обледенелым скалам технически было сложнее, чем пробивать ступени в глубоком снегу, нам давалось это легче. Мы настолько вынуждены были концентрироваться на каждом шаге, каждой зацепке, что у нас не оставалось времени думать об утомлении.
Через четыре часа, около половины десятого мы стояли перед палатками «лагеря 5» на высоте 8.500 метров. До этой высоты дошел также Нортон, также как и мы, без кислорода. Отныне мы вступали на абсолютную целину. Мы были полностью предоставлены самим себе. Если с нами что-нибудь произойдёт, то никакая спасательная группа не сможет подойти, чтобы помочь нам, ни один вертолёт, ничто. Самый незначительный инцидент означает верную смерть.
Райнхольд и я часто говорили о том, что в этой последней базе будет невозможно, оказать друг другу взаимную помощь, если что-то случится. Хотя мы были невероятно близки друг другу, и составляли неразрывное целое, всё же мы были единодушны: если один из нас попадет в беду, другой должен непременно попытаться, не взирая ни на что, спасать себя. Незначительных оставшихся сил, навряд ли хватит для самого себя. Любая попытка спасения или оказания помощи другому была заранее обречена на провал.
Я сидел перед маленькой палаткой, которая со стороны горы была вдавлена в снег, а в это время Райнхольд отчаянно пытался разжечь примус в палатке, чтобы приготовить чай. Я прижался к стенке палатки, чтобы отдохнуть в месте, защищенном от ветра, и пристально смотрел в туман. Иногда на какое-то мгновенье стена тумана разрывалась, и далеко под собой я видел долину Молчания, я видел Лхоцзе и вновь смотрел вверх к Южной вершине, где огромный снежный флаг, указывал на то, что там вверху господствовал намного более сильный ветер, чем у нас в «лагере 5».
Погода, несомненно, ухудшится. Период хорошей погоды заканчивался. Возможно, вместе с ним заканчивалась и наша попытка восхождения на вершину, и наша экспедиция на Эверест срывалась раз и навсегда. Ибо я чётко чувствовал, второй раз я не поднимусь сюда. Уже сейчас у меня было огромное желание повернуть назад. Организация бивака здесь в «лагере 5», в ожидании возможно лучшей погоды совсем исключалось. Тогда мы, вероятно вообще не смогли бы выйти из палатки. И ни в коем случае у нас уже не будет физических или духовных сил, идти дальше вперед. Нашей энергии, самое большое, хватит на спуск. Продолжение восхождения в таких условиях было бы «дорогой без возврата».
Конечно ни у Райнхольда, ни у меня не было времени думать об этих опасностях. Стремление идти дальше преобладало над всем, оно победило желание повернуть обратно или, по крайней мере, заснуть. Во всяком случае, мы хотели идти дальше вверх, хотя бы до Южной вершины, высотой 8.720 метров. Покорение Южной вершины без кислорода было бы также грандиозным успехом. Оно явилось бы доказательством, что когда-то станет возможным добраться и до главной вершины только за счет человеческой силы. Мои размышления продолжались ровно полчаса, пока Райнхольд готовил чай. Мои соображения были и его соображениями. Мы без слов обменялись ими и были едины в том, чтобы продолжить штурм вершины. Мы вновь отправились в путь. Хорошую помощь в смысле ориентации нам оказали следы от предыдущих восходителей, которые можно было ещё видеть на снегу.
Облака набегали с ЮЗ из угла плохой погоды Гималаев. Мы ещё больше должны были спешить, так как это не предвещало ничего хорошего. Мы находились в нижнем пределе потока неистового ветра скоростью 200 километров в час… Райнхольд и я фотографировали и снимали при первой возможности. При этом мы должны были снимать наши солнцезащитные очки и верхние рукавицы. С каждым разом становилось труднее снова натягивать рукавицы. Но последствием их отсутствия явилось бы быстрое отмирание и обморожение рук.
Поскольку дальнейшее движение по глубокому снегу было уже невозможно, мы свернули влево на ЮВ гребень. Стена обрывалась здесь на ЮЗ на 2.000 метров. Неверный шаг и мы упадем вниз в долину Молчания. Свободное лазание на грани жизни на разрушенных скалах без веревки требовало исключительной собранности. Райнхольд шел рядом. До Южной вершины я шел первым. Совершенно незаметно мы прошли через облака и вдруг оказались на предвершине горы, так сказать, на последней станции перед нашей целью, и в этот момент ураган со всей силой обрушился на нас.
Наши физические резервы были израсходованы. Мы были настолько выкачены, что у нас почти не было уже сил пройти за один раз пять шагов. Мы должны были останавливаться снова и снова. Но ничто на свете не могло нас теперь удержать.
Мы связались друг с другом, поскольку на вершинном гребне были большие карнизы, как уже описывал Хиллари, правда в случае опасности веревка не помогла бы нам.
Мы тащились вперёд в темпе червяка, доверившись только своему инстинкту. Солнце блестело на снегу, и воздух над вершиной был такой интенсивной голубизны, что казался черным. Мы были совсем рядом с небом. И мы своими собственными силами поднялись сюда, сюда к месту пребывания богов.
Движением руки Райнхольд показал мне, что теперь он хочет идти впереди. Он хотел заснять, как я буду подниматься по гребню, а подо мной бушующее море облаков.
Он должен был снять очки, чтобы лучше установить камеру. Я заметил, что его глаза выглядели воспаленными. Но я не придал этому значения, также как и он. На высоте 8.700 метров, не выше, мы, очевидно, достигли такой точки, где отказали нормальные функции мозга или, по крайней мере, сильно ограничились.
Несмотря на эйфорию, физически я совершенно выбился из сил. Я шел уже не по собственной воле, а чисто механически, словно автомат. Я уже не осознавал сам себя и мне казалось, что здесь вместо меня идёт совсем другой человек. Этот другой дошел до ступени Хиллари, того очень опасного взлёта на гребне, поднимался и тащился выше, по ступеням, выбитым предшественниками.
Он ступил одной ногой в Тибет, а другой – в Непал. Слева – отвес в 2.000 метров в сторону Непала, а справа – на 4.000 метров – в Китай. Мы были одни – друг и я. Райнхольд, хотя и связанный со мной коротким куском веревки, больше не существовал.
И тогда я начал молиться: «Господи, позволь мне невредимому дойти до вершины. Дай мне силы остаться в живых. Не дай мне пропасть здесь наверху». Я полз на коленях и локтях дальше и невероятно молился, как никогда прежде в своей жизни. Это словно было разговором с глазу на глаз наедине с высшим существом. И вновь я увидел себя ползущим дальше, ниже меня, рядом со мной, выше и выше. Он двигал меня на высоту. А затем я вдруг снова стоял на своих ногах. Я очнулся. Я стоял на вершине.
Это было в 13:15 8 мая 1978 года. И здесь снова был рядом Райнхольд, его камера и трёхногий китайский топографический знак.
Мы пришли. Мы бросились друг другу на шею, всхлипывая и заикаясь, что-то лепетали и не могли успокоиться. Слёзы текли из-под очков по бороде. Мы вновь и вновь обнимались, прижимая друг друга и снова бросались друг другу на шею, смеясь и плача одновременно. Мы были спасены и освобождены. Избавлены от нечеловеческого принуждения подниматься дальше.
После слёз и освобождения пришли пустота, печаль, разочарование. Что-то было отнято у меня, что-то, что было для меня очень важным. Что-то, что наполняло меня, было пройденным, и я был изнурен и пуст.
Никакого чувства триумфа или победы. Я смотрел на окружающие горные вершины: Лхоцзе, Чо-Ойю. Панорама Тибета была закрыта облаками. Я знал, что стою теперь на самой высшей точке земли. Но мне было это безразлично. Теперь я хотел только одного: назад, назад в тот мир, из которого пришел. Насколько можно быстрее. Я отрезал от веревки, которой я все ещё был связан с Райнхольдом, конец длиной в 1 метр и прочно закрепил на китайском топографическом знаке, в качестве доказательства того, что мы были здесь наверху.
Спуск не представлял собой ничего героического, в такой же степени, как и подъем. На пути вверх мной руководила сила, которую я не могу определить, а вниз я бежал, гонимый властью, которую я очень хорошо могу описать: это было чистая воля выжить. В одно мгновение я оставил за собой ступень Хиллари, пересек вершинный гребень и начал взбираться на контрвзлёт перед Южной вершиной.
И здесь произошло то, с чем я уже был знаком по опыту прежних экспедиций: на спуске почти невозможно преодолеть даже незначительный взлет. «Сил больше нет» – подумал я, опускаясь в снег перед Южной вершиной. Я поз вверх буквально на четвереньках. Я достиг Южной вершины, обернулся и увидел Райнхольда, который как раз прошел ступень Хиллари. На Южной вершине я решил спуститься не по обычному пути через ЮВ гребень, а «съехать», как это называется на языке специалистов по восточному склону. Я сел на снег и просто заскользил по крутому склону вниз, используя ледоруб в качестве руля. Ногами я тормозил. Однако перед этим я прочертил клювиком ледоруба на снегу три или четыре стрелки в направлении движения, чтобы тем самым показать Райнхольду мой путь спуска.
Он видел, наверное, эти стрелки, но не захотел подвергать себя риску и избрал утомительный путь по гребню. Я же, в противоположность этому, не думал о лавинной опасности и о том, что ниже меня стена круто обрывалась на 4.000 метров вниз. Расстояние в 200 метров по высоте от «лагеря 5» я преодолел, скользя на «пятой точке». После чего встал, пересек ЮВ гребень и повторил маневр от «лагеря 5». Правда, теперь, я должен быть осторожнее потому, что мне приходилось время от времени останавливаться и спускаться по скальным стенам, которые мы проходили на подъеме. Странным образом, я не чувствовал облегчения с постоянным уменьшением разреженности воздуха. Напротив, у меня было чувство, что мне ещё больше не хватает воздуха, чем при подъеме. Мои ноги дрожали на скальных участках и сердце бешено колотилось. Незадолго перед Южной седловиной, то есть совсем недалеко от цели я спрыгнул со скал на снег. При этом сошла снежная доска. Теперь все шло быстрее, чем мне хотелось. Я перевернулся несколько раз, потерял ледоруб, защитные очки, мои кошки сорвало с ботинок. Кошки я позднее нашел. Они висели на укрепляющих ремнях. В какой-то миг я почувствовал колющую боль в правой лодыжке. Я, вероятно, ударился о камень. Однако, несмотря на такой бурный спуск, я прибыл вниз невредимым. А здесь был ещё Эрик Джонс. Он наблюдал мой головокружительный спуск и опасался при этом худшего. Он полагал, что сход снежной доски разовьется в лавину, из которой уже не выберешься. Он покинул лагерь и пошел навстречу, чтобы помочь мне. К его большому удивлению я встал и с трудом заковылял ему навстречу.
Я обнял Эрика и пролепетал: «Мы взошли на Эверест без кислорода». Вновь я был растроган до слёз. На этот раз от изнеможения. Но Эрик не мог разделить моего умиления. Он только посмотрел на меня с неописуемым выражением лица. Так, вероятно, должен смотреть тот, кому повстречался призрак. Только немного позднее я понял почему. Я должен был выглядеть ужасно. Я разбил лоб, и он кровоточил. Я потерял очки. И мои глаза были заклеены льдом. Мой нос был темно-синим, почти черным от холода, а борода – белоснежной ото льда. Истощенный я выглядел, как живой труп. Точно также выглядел Райнхольд, когда, пришел, пошатываясь в лагерь полчаса спустя. Я упал в палатку, схватил рацию и заорал в неё: «Мы были без кислорода на вершине». Мне было безразлично, слышал меня кто-нибудь или нет. Я просто должен был кричать в мир. Но «Бык» находился в этот момент в «лагере 2» у рации, которая была включена все время на «прием», на случай нашего возвращения. Он ответил мне звериным криком. По рации я слышал колоссальный шум в лагере.
В 1 час 15 минут я стоял с Райнхольдом на вершине. Через четверть часа я начал спуск. А сейчас я узнал от Эрика, что времени было около половина третьего. Таким образом, путь от вершины до «лагеря 4» я проделал ровно за час – на подъем нам потребовалось почти восемь часов.
Райнхольд пришел на полчаса позднее. Я не знаю, каким образом он нашел лагерь. Это было подлинным чудом, потому что у него была снежная слепота. Его глаза были красными от воспаления, и он не мог даже различить чашку с чаем, которую я протянул ему. У меня самого была однажды обычная снежная слепота. Но у Райнхольда это превосходило все, что я видел до сих пор. К тому же появились резкие боли в глазах, которые доводили Райнхольда почти до сумасшествия. У нас под рукой не было ни глазной мази, ни обезболивающих средств. Либо вверх не захватили никаких медикаментов, либо их израсходовали и больше не пополнили. У меня были только мои обычные, правда, сильно действующие, болеутоляющие таблетки, которые я всегда вожу с собой. Три из них я дал Райнхольду, которому становилось всё хуже и хуже.
Ночью Райнхольд кричал от боли. Он всхлипывал и плакал. «Петер не оставляй меня одного. Прошу тебя, ты должен остаться со мной!.. Не спускайся один, без меня», – просил он меня все снова и снова. Он думал, естественно, о нашем уговоре, что в подобном случае здоровый должен попытаться спасать себя. Но меня не нужно было об этом и просить, для меня это было само собой разумеющимся. «Я не оставлю тебя одного, Райнхольд. Прошу тебя, верь мне. Я останусь с тобой. И мы вместе сойдем вниз. Мы совершенно определенно спустимся. И к тому же нам поможет Эрик».
Правда, я умолчал о том, что состояние Эрика было также не очень хорошим. Он поморозил пальцы рук и ног, и под воздействием высоты стал вялым и апатичным. Определенно, он не будет большой помощью – чего доброго ему самому потребуется помощь.
Я был совсем один с ответственностью за обоих моих друзей. Также как Райнхольд был тогда один с ответственностью за обоих шерпов. И точно как тогда, совершенно неожиданно началась сильная буря. Она свистела и завывала над Южной седловиной, хватала и трясла маленькие палатки. Плюс к этому ещё всхлипывания и умоляющие просьбы Райнхольда. И снова я молился. На этот раз за друга.
Я помог Райнхольду одеться и в 6 часов утра – это было 9 мая, мы покинули палатку. Только теперь я заметил, что сам видел всё расплывчато. Итак, больше ничего не остается кроме спуска вниз. Райнхольд и я оставили лагерь первыми, Эрик следовал за нами шаг за шагом, на ощупь спускались мы по Южной седловине в направлении Лхоцзе. Буря обрушилась на нас со всей силой и, казалось, стало ещё холоднее. Однако теперь я был ответственным не только за себя одного, и это отвлекало меня от собственных бед.
Мы добрались до перил, которые были навешены на склоне Лхоцзе, прищелкнули страховочные карабины на веревку и почувствовали себя несколько в безопасности, поскольку теперь нам не нужно было самим искать путь, и мы могли следовать по веревкам, закрепленным на скалах и льду. Прежде чем начать спуск по вертикали нам следовало преодолеть два длинных траверса по стене. Несмотря на жалкое состояние, Райнхольду удалось спуститься в «лагерь 2» своими собственными силами. Хотя он не владел собой, все же он прошел стену с фантастической надежностью… Я не мог помочь ему при спуске, не мог помочь и Эрик, которому самому нужно было отчаянно бороться… «Лагерь 3» мы достигли рано утром. Было пусто. Мы просто залезли в палатку и надеялись, что скоро взойдет солнце и согреет нас.
Во время небольшой паузы в «лагере 3» мы отдохнули совсем незначительно. Я всё ещё был смертельно изнурен и у меня ещё дрожали ноги. Но нужно было спускаться и перспектива дойти в недалеком будущем до передвижного «Базового лагеря», заставляла нас держаться. Поздно после обеда мы вновь были на склоне Лхоцзе. Перила привели нас до подножия стены. Затем мы должны были преодолеть пологий, но очень трудный участок пути. Мы больше не связывались, но я все же протянул Райнхольду свою лыжную палку, чтобы он смог за неё крепко держаться. Так я осторожно вел его по льду мимо бесчисленных ледовых трещин. Он все ещё почти ничего не видел, и то и дело должен был останавливаться и отдыхать.
«Больше не могу, я не пойду дальше» – говорил он. Он видел ледовые трещины там, где их не было, и страдал галлюцинациями. Но мы не должны были задерживаться. Мы все ещё не выбрались из зоны опасности, зоны смерти. Если в пути нас захватит врасплох ночь – мы пропали. Ни Райнхольд, ни я не перенесли бы ночевки под открытым небом, для этого мы были слишком ослабевшими. Нам просто необходимо было продолжать идти. И как тогда Райнхольд подгонял шерпов, так теперь я торопил его. Я не позволял ему останавливаться, заставлял его идти вперед и гнал всякий раз, как только он хотел сдаться. При этом я охотнее всего сел бы рядом с ним. Я должен был притворяться сильным и смелым, хотя сам выбился из сил.
У меня болело всё тело, и ушибленная лодыжка причиняла адские мучения на каждом шагу, мозг словно горел огнем.
Если уж мне было так жутко плохо, то насколько хуже должно было быть Райнхольду, полностью беспомощному и целиком полагающемуся только на меня.
Так мы шли, больше спотыкаясь и падая, нежели продвигались два с половиной часа, пока, наконец, перед нами не вынырнули, словно фата Моргана, пестрые палатки передвижного «Базового лагеря». Ликующие, готовые оказать помощь, заботливые шерпы бросились нам навстречу. Был чай, много чая и снова чай. Мы были настолько высохшими… наши лица напоминали лица стариков.
Непал, Еверест
Восхождение на Эверест, высочайшую вершину мира, было несбывшейся мечтой многих десятков великих альпинистов до 1953 года, когда Эдмунд Хиллари и Тенцинг Норгей достигли его вершины. Последующие десятилетия стали свидетелями многих "первых" свершений: первое женское восхождение, первое сольное восхождение, первый траверс, первый спуск на лыжах… Но все эти восходители полагались на использование дополнительного кислорода при совершении своих высокогорных подвигов. А можно ли было взойти на Эверест без кислорода?
Для Месснера и Хейблера, которые являются одними из самых лучших альпинистов эпохи, это восхождение - комбинация веры и страха. Оба они чувствую в себе силы совершить подъем "честно" - без дополнительного кислорода, но они не могут предугадать последствия этого решения - они могут получить повреждения головного мозга из-за недостатка кислорода. Оба они проводят на большой высоте долгое время, погода не благоприятствует и они отправляются дальше в условиях плохой погоды. Превозмогая себя, они ползут, борясь за дыхание, медленное продвигаясь к цели.
Месснер и Хабелер быстро стали объектом критики как со стороны альпинистской общественности, так и со стороны медицинских кругов. Им прилепили ярлык "сумасшедших", которые подвергают себя риску сильно повредить свой мозг. В предыдущих эспедициях были изучены физиологические нагрузки при восхождении на Эверест; оказалось, что они являются очень экстремальными; проведенные в 1960-61 годах тесты на участниках экспедиций под руководством сэра Эдмунда Хиллари показали, что уровня кислорода на вершине Эвереста едва достаточно для поддержания организма в спокойном состоянии - а потребление кислорода восходителем при движении сильно возрастает.
Несмотря на это, Месснер и Хабелер продолжили осуществление своего плана. Они собирались добраться вместе с членами австрийской эверестской экспедиции до западного цирка, а оттуда уже совершить самостоятельное восхождение на вершину. Команды прибыли в Базовый Лагерь в марте 1978 и потратили несколько недель на организацию безопасного прохода через ледопад и установку лагерей I-V, а также подготову к восхождению.
Первую попытку Месснер и Хабелер предприняли 21 апреля. Они достигли лагеря III на склоне Лхоцзе 23 апреля. В эту ночь Хабелер почувствовал себя очень плохо, отравившись рыбными консервами. Месснер решил продолжить восхождение сам, без своего ослабленного партнера, и на следующее утро отправился дальше с двумя шерпами. Достигнув южного седла, трое восходителей неожиданно попали в ужасный шторм. В течение двух дней они пытались пересидеть бурю. Изнуренные борьбой с порванной палаткой и страдая от холода, даже Месснер позже признавался, что считал в тот момент свою затею "неисполнимой и бессмысленной". Наконец, окно в погоде позволило истощенной группе спуститься в Базовый Лагерь и восстановить силы.
Месснер и Хабелер обудили возможность еще одной попытки штурма. Хабелер даже начал подумывать об использовании кислорода, но Месснер остался тверд, заявив, что не будет прибегать к кислороду и не пойдет на восхождение с тем, кто это сделает. Он считал, что достижение как можно большей высоты без кислорода важнее, чем достижение вершины. Хабелер, не имевший возможности найти другого партнера, согласился, и эти двое опять стали командой.
Шестого мая Месснер и Хабелер отправились наверх опять. Они легко достигли лагеря III и, несмотря на глубокий свежевыпавший снег, были готовы двинуться к южному седлу на следующий день. Теперь они находились на такой высоте, когда недостаток кислорода дает себя знать. Месснер и Хабелер договорились принести два баллона кислорода в лагерь IV , на всякий случай, и условились повернуть назад, если один из них потеряет координацию или речь.
На следующий день им потребовалось всего лишь три с половиной часа, чтобы дойти до южного седла (7986м), где они провели оставшуюся часть дня и вечер. Хабелер жаловался на головную боль и то, что у него двоится в глазах на подъеме, но почувствовал себя лучше после отдыха, хотя оба альпиниста часто просыпались из своего забытья от нехватки кислорода. Они заставили себя выпить чаю в надежде, что при насыщении организма водой уменьшится эффект разреженного воздуха.
В три утра 8 мая оба проснулись, чобы отправиться на штурм вершины. У них ушло два часа только на одевание. Так как теперь каждый вдох был дорог, пара начала использовать жесты для общения. Дело двигалось медленно. Идти по глубокому снегу было очень тяжело, поэтому им пришлось лезть по более сложным скальным гребням. Им понадобилось четыре часа, чтобы добраться до лагеря V (8500м), где они остановились на получасовой отдых. Хотя погода все еще была угрожающей, они решили продолжить подъем - хотя бы до южной вершины, до которой им оставалось 260 метров по вертикали.
Месснер и Хабелер пребывали в состоянии такого истощения, какое им не приходилось испытывать ранее. Через каждые несколько шагов они облакачивались на свои ледорубы, из последних сил хватая ртом воздух. Казалось, что их легкие сейчас разорвутся пополам. Поднявшись еще немного, они стали падать на колени или даже просто ничком в снег, стараясь восстановить дыхание.
Достигнув южной вершины, двойка связалась и продолжила путь. Ветер нещадно трепал их, но впереди проглядывал кусочек чистого неба. Им оставалось набрать 88 метров по вертикали. Они подошли к ступени Хиллари и продолжили подъем, сменяя друг друга и останавливаясь на отдых три или четыре раза. На высоте 8800м они развязались, но недостаток кислорода настолько уже давал себя знать, что каждые 3 - 5 метров они падали в снег и лежали. Месснер позже говорил, что "процесс дыхания стал настольно серьезным занятием, что у нас почти не оставалось сил идти". Он описывает, что в тот момент мозг его был как будто мертв, и только его дух заставлял его продолжать ползти дальше.
Где-то между часом и двумя по полудни восьмого мая 1978 года Месснер и Хабелер совершили то, что считалось невозможным - первое восхождение на Эверест без кислорода. Месснер так описывал свои ощущуния: "В состоянии духовной абстракции, я уже более не принадлежал себе, своему зрению. Я не более чем одинокое тяжело дышащее легкое, плывущее над туманами и вершинами."
Чтобы спуститься на южное седло, Хабелеру понадобился час, а Месснеру 1час 45 минут - на это же расстояние утром у них ушло 8 часов. Два дня спустя, ликующие, они пришли в Базовый Лагерь.
Успех Месснера и Хабелера озадачил медицинское общество и заставил пересмотреть физиологию на больших высотах. В 1980 году Месснер опять вернется на Эверест, чтобы совершить успешное восхождение в одиночку - и опять без использования кислорода.
Почему на высоте 8500 метров сложно даже надеть куртку, каково подняться на Эверест без кислородного баллона, как привыкнуть к сильному перепаду высот и бороться с холодом и что чувствуешь, забравшись на вершину, на которую еще не ступала нога человека?
Петербургские альпинисты, покорившие десятки и сотни мировых вершин, рассказали «Бумаге» о том, как они готовились к восхождениям и что происходило с ними во время самых экстремальных экспедиций.
Лхоцзе - 8516 метров
Виктор Коваль, 36 лет
Мастер спорта, инструктор альпинизма, чемпион России
В душе я всегда был спортсменом. В ранние студенческие годы я занимался спортивным скалолазанием, держал форму. Но постепенно мне захотелось большего, и я перешел на восхождения на настоящие горы. Маршруты я выбирал на невысокие и простые вершины - в силу нехватки опыта. Мне этого хватило, чтобы превратить альпинизм в хобби, которое остается со мной до сих пор.
Мне было 19 лет, небольшие высоты - до 4 тысяч метров - и легкие скальные маршруты были для меня самыми подходящими. Помню, мы однажды поднялись на пик горы, и я увидел небывалые пейзажи, почувствовал приятное физическое напряжение и не захотел терять эти ощущения. С тех пор я смотрел на своих старших товарищей, которые делали более сложные и трудные восхождения, и стремился вырасти в спортивном плане до их уровня. Так я загорелся романтикой гор.
Поначалу мне казалось, что на многие пики залезть нереально. Но ведь если люди это делают, значит, и я могу, думал я. Тренируясь, покоряя вершины всё выше и выше, я постепенно на деле понимал, что это действительно возможно.
С тех пор я смотрел на своих старших товарищей, которые делали более сложные и трудные восхождения, и стремился вырасти в спортивном плане до их уровня. Так я загорелся романтикой гор
В это же время я стал осознавать, что альпинизм - это не только интересные истории и красивые фотографии или удивительные приключения в различных уголках света, но еще и безумные физические нагрузки в нечеловеческих условиях. Некоторые заканчивают, когда сталкиваются с такими трудностями, а я это принял. Ну и попал.
С тех пор я побывал на многих вершинах. Помимо Эльбруса, высшей точки Европы, были и другие, более серьезные: пик Коммунизма, пик Ленина, пик Корженевской, пик Хан-Тенгри, пик Победы - все они высотой более 7 тысяч метров. Всего я побывал более чем на 100 различных горах в разных уголках света.
К 2013 году я понял, что у меня уже достаточно высотного опыта, чтобы выжить на высотах выше 8 тысяч метров. Для покорения мы с группой выбрали пик Лхоцзе - 8516 метров над уровнем моря - нетуристический и некоммерческий восьмитысячник в Непале, в горной системе Гималаев.
Фото из личного архива
Лхоцзе соседствует с Эверестом: он на несколько метров пониже, но при этом технически сложнее. На Лхоцзе, в отличие от Эвереста, всё нужно делать самим: там нет веревок, нет инструкторов - ты предоставлен сам себе. Ну и он дешевле многих восьмитысячников. Так как мы смогли найти финансирование экспедиции, нам не пришлось платить несколько десятков тысяч долларов, как это обычно делается при восхождении на такую высоту.
Времени было немного. Буквально за две недели мы собрались и поехали. Прилетели в столицу Непала, там получили соответствующие бумаги, купили продовольствие, недостающее снаряжение. И полетели в горную часть страны.
Такая экспедиция занимает много времени. Только до подножия горы мы шли по горным тропам около недели. Крайнее селение находится на высоте 4000 метров: там еще есть жизнь, а воздух насыщен кислородом.
Крайнее селение находится на высоте 4000 метров: там еще есть жизнь, а воздух насыщен кислородом
Базовый лагерь (место для длительной стоянки - прим. «Бумаги» ) мы разбили на высоте 5300 метров - это почти высота Эльбруса. Вокруг - ничего: ни растений, ни животных. Один камень, лед и горные галки, которые летают здесь. Мы начали жить, акклиматизироваться.
Первое время ты привыкаешь к высоте: терпишь головную боль, апатию. Но вскоре организм адаптируется, и ты начинаешь совершать акклиматизационные выходы на другие высоты. У нас таких выходов было три, каждый из которых на 1000 метров выше предыдущего. Выход продолжался несколько дней, чтобы организм постепенно привыкал к низкому давлению и недостатку кислорода на высоте. Спустившись, мы останавливались по несколько дней в лагере и отдыхали: смотрели фильмы, разговаривали обо всем, о чем только можно. Отдохнули - и снова в путь.
Спускаясь каждый раз в базовый лагерь с высоты 6300, 7000 или 7900 метров, ты уже воспринимаешь его как родной дом, где нет ни гипоксии, ни усталости. Я вообще перестал в какой-то момент ощущать, что базовый лагерь находится на серьезной высоте.
Спускаясь каждый раз в базовый лагерь, ты уже воспринимаешь его как родной дом, где нет ни гипоксии, ни усталости
В это время меня поддерживала поставленная цель. Надо было дойти до вершины. Через месяц мы поняли, что организм готов, а погода хорошая. И предприняли штурмовой выход.
Когда доходишь до высоты выше 7600 метров, организм перестает восстанавливаться: ты не можешь отдыхать - только меньше уставать. Даже зашнуровать ботинки, надеть куртку - это серьезная работа.
С 7900 метров до вершины пика Лхоцзе мы шли часов восемь. Что чувствуешь на вершине? Что сделана только часть работы и осталась еще половина: нужно спуститься вниз живым и невредимым. Восхождение заканчивается лишь внизу - только там возникает радость и чувство завершенности.
Фото из личного архива
Фото из личного архива
Фото из личного архива
Фото из личного архива
Фото из личного архива
Когда мы спускались и уже почти подходили к базовому лагерю, нам нужно было пройти через нагромождение огромных льдин размером с пятиэтажные дома. Это была бесконечная череда наваленных друг на друга пятиэтажек изо льда в хаотичном порядке: какая-то висит, какая-то наклонена.
Мне нужно было спуститься по веревке, висящей на одной из льдин. Я тогда встал, пристегнул страховочное снаряжение. И у меня будто видение: что-то мне не дает ступить вниз. В таком состоянии я стою секунд 10 - и вдруг противоположная льдина, под которой я должен был оказаться, обрушивается и сметает всё на своем пути. И я до сих пор не разобрался, что это было: может, опыт, может, мистика, может, седьмое чувство.
Что чувствуешь на вершине? Что сделана только часть работы и осталась еще половина: нужно спуститься вниз живым и невредимым
Только внизу у меня появилось чувство спокойствия и удовлетворения: два месяца у меня была цель, к которой я шел, а сейчас всё сделано, всё в порядке. Мы добрались.
Самое интересное, что после случая со льдинами у меня и мысли не было бросить альпинизм. Такие мысли возникают лишь изредка, когда ты в жуткий мороз сидишь, стучишь зубами и думаешь, зачем ты во всё это ввязался, - лучше уж на море.
Альпинизм позволяет мне реализовать мои спортивные амбиции, бывать в самых разных и интересных местах по всей Земле. Я попадаю в совершенно другой мир, постоянно нахожусь в физическом «напряге», который позволяет другими глазами смотреть на обычную жизнь. И продолжаю.
Вообще, этот спорт не более опасен, чем езда на велосипеде по городу. Конечно, мир гор таит в себе много опасностей, но на то человеку и дается голова, чтобы уметь преодолевать трудности, минимизируя возможные риски. Горы живут по своим правилам - и эти правила нужно соблюдать. Любые несчастные случаи в горах, да и не только, - результат человеческих ошибок, а не стечения обстоятельств.
Эверест - 8848 метров
Николай Тотмянин, 59 лет
Мастер спорта по альпинизму, лауреат премии Piolet d’Or2, многократный чемпион России
Я уже не так активно занимаюсь альпинизмом, как раньше. Сейчас мне 59 лет, у меня два внука, с которыми хочется проводить больше времени. У меня были товарищи, ушедшие из жизни в больших горах: на их место не пришли альпинисты, с которыми можно восходить.
В горы я впервые поехал ровно 40 лет назад. Шло лето 1977 года, я окончил первый курс матмеха ЛГУ, и совершенно случайно меня распределили в секцию альпинизма. Мы с командой поехали на какую-то небольшую гору на Кавказе - и без труда прошли ее.
С тех пор я полюбил высоту, постоянно испытывал себя. В основном держался средним из всех, но при этом чувствовал себя лучше других, находясь на вершине, где остальным становилось сложнее дышать. Тогда мне стало интересно, докуда смогу подняться без кислорода.
Постепенно я совершал восхождения с университетской сборной, потом - еще и с городской. Гора за горой - и я стал «Снежным барсом» (награда за восхождение на самые высокие пики СССР - прим. «Бумаги» ) в 26 лет. На этом я не остановился: сейчас у меня уже не помню сколько восхождений на небольшие горы, около 50 подъемов на семитысячники и пять - на восьмитысячники, в том числе два на Эверест.
Сейчас у меня уже не помню сколько восхождений на небольшие горы, около 50 подъемов на семитысячники и пять - на восьмитысячники, в том числе два на Эверест
Самым запоминающимся за всю карьеру был, наверное, первый Эверест. Мы, петербургские альпинисты, когда только появились компании с деньгами и уже не нужно было получать разрешение на выезд за границу, очень хотели посмотреть, что это за Эверест. Но у нас не получалось найти спонсоров, чтобы заплатить огромную сумму за вход.
Тогда я старался накопить силы для Эвереста. Я мечтал об этом, работая гидом и проводя по четыре экскурсии на семитысячники в год. Я постоянно бегал кроссы, марафоны, ходил на скалодром. Слава богу, организм это запомнил. Не знаю, что было бы, если бы не эта подготовка.
Наступил 2003 год, прошло ровно 50 лет с первого восхождения на Эверест, и спонсоры нашлись. Они собрали международную команду альпинистов, дали нам необходимое снаряжение, и всё сложилось - мы поехали. Тогда же поехали еще несколько групп альпинистов. В общем, я был дико рад.
Правда, еще в начале восхождения я понял, что многие участники этой команды и других групп гораздо хуже приспосабливаются к высоте. Я поднимался туда, где они еще не навешали веревки.
Всё самое интересное началось, когда мы уже прошли акклиматизацию, поставили второй лагерь на высоте 7800 метров. У всех были кислородные баллоны, предвиделся предмуссонный период (стабильная погода, пригодная для восхождений - прим. «Бумаги» ). Оставалось только переждать в базовом лагере ураган (предшествует предмуссонному периоду - прим. «Бумаги» ), а после - поставить штурмовую палатку перед пиком.
Мы вернулись в базовый лагерь и начали смотреть в подзорную трубу. Видели, что ураган разбушевался сильнее, чем планировалось: он сметал все палатки и продовольствие, которые оставались на той высоте. Почему-то именно наш лагерь [размещенный на высоте 7800 метров] частично остался цел. Испортились лишь несколько баллонов с кислородом, повредились пара палаток. Стало понятно, что выдвигаться нужно сейчас.
Ураган разбушевался сильнее, чем планировалось: он сметал все палатки и продовольствие, которые оставались на той высоте
Было принято решение, что наша группа разделится на несколько подгрупп. Я был в той, которая выдвигалась первой. Всего в подгруппе нас было трое: два парня с кислородом, и я - без него. Нам нужно было поднять штурмовую палатку на высоте 8300 метров, принести туда газовые баллоны и еду.
Из-за того, что ребята несли кислород, большая часть продовольствия была у меня. Но за счет того, что я был без кислорода, мне удавалось двигаться быстрее. В какой-то момент я решил, что приду быстрее, найду место для лагеря и установлю всё.
Когда ребята подходили, палатка уже была готова. Мы приготовили пищу и легли спать. Напали морозы. А мне было еще холоднее: у меня нет кислорода, тепловыделение организма не работает. Поспать не удалось.
Когда наутро все выходили, я намеренно делал это последним, чтобы подольше оставаться в тепле. Но выйти пришлось, и мы пошли вверх.
На полпути к пику, отстав от всех из-за усталости, я пришел ко «второй ступени» [Эвереста] (находится на высоте 8610 метров - прим. «Бумаги» ). Это место, где горные плиты наложены друг на друга и похожи на лестницу. Люди там поднимаются на веревках. В этот раз альпинистов там внезапно оказалось больше сотни. Я понимал, что, если не предприму ничего экстраординарного, просто замерзну там насмерть.
Пропустить меня вперед все отказались: большинство этих людей были здесь на экскурсии, с гидом. Говорили, что я-то без кислорода, а у них он может закончиться (в случае если на такой высоте у человека закончится кислород, он может умереть - прим. «Бумаги» ). Мне пришлось лезть без веревки, самому, цепляясь ногами и руками. Спасало лишь то, что пик уже был виден из-под облаков.
На высоте 8700 метров я понял, что всё, совсем космос: мне не хватало энергии, чтобы следить за приборами по измерению состояния тела. То, что я раньше делал на автомате, теперь приходилось, будто роботу, просчитывать в голове: сейчас я посмотрю на руку, через пять минут - на ногу.
То, что я раньше делал на автомате, теперь приходилось, будто роботу, просчитывать в голове: сейчас я посмотрю на руку, через пять минут - на ногу
Последние 100 метров до вершины я шел сильно перегруженным: движения были настолько замедлены, что их было сложно контролировать. Я решил не останавливаться, а уже дойти и сделать, что требуется.
И я добрался. На высоте 20 наставленных друг на друга «Лахта-центров» (высота башни - 462 метра - прим. «Бумаги» ) чувствуешь себя усталым покорителем всего. Ты дышишь легко и свободно, но кажется, что не вдыхаешь живительный кислород. Пульс бешеный. Пошевелить хоть одной частью тела - преодоление себя. По ощущениям это может разве что слабо сравниться с тем, когда ты за несколько минут забежал по лестнице на какой-нибудь 40-й этаж здания с завязанным на голове мешком и хочешь остановиться, а твое тело бежит дальше.
Каким-то образом я стал первым из России, кто в тот год покорил Эверест. Красиво там: никого и ничего нет, сплошной снег. На пике я встретил прибалта, который тоже стал первым от своей страны. Мы договорились, чтобы он сфотографировал меня, а я - его. Нам обоим хотелось просто быстро запечатлеть этот момент на фото и видео и начать спуск.
Спуск был легким. Я даже встретил своих товарищей, которые отказались от восхождения из-за усталости. Ночевал я в лагере на высоте 7800 метров. Оказалось, я был единственным, кто шел без кислорода. Хороший подъем, часто припоминаю его.
После этого восхождения я отдыхал и восстанавливался дома. У меня такое строение организма, я могу это вынести: спасибо крепким бабушке и дедушке. На мое здоровье даже этот Эверест особенно не повлиял - я начал чувствовать себя только лучше.
Вообще, такой экстрим в горах помогает убить страх в обыденной жизни. Ты просто уже не можешь сильно переживать из-за сломанной машины, если сам смог подняться на высоту птичьего полета.
Сейчас интенсивность моих спортивных действий уменьшается из года в год. В большинстве случаев я хожу по классическим маршрутам в качестве гида. Мне нравится учить людей, чувствую себя прекрасно.
Тулаги - 7059 метров
Руслан Кириченко, 32 года
Мастер спорта по альпинизму
Всё начиналось, как обычно в этом деле, с любви к природе. Когда мне было лет 15, я побывал в горах на Кавказе и решил, что хочу ходить не только к подножию, но и на вершины.
Фото из личного архива
Своей целью я выбрал пик Тулаги - 7059 метров - в Гималаях. Для восхождений его открыли лишь в 2003 году. На тот момент это был один из одиннадцати непокоренных семитысячников. На него пытались попасть несколько групп альпинистов со всего мира, но долгое время ни у кого не выходило. Мы с группой какое-то время следили за этим, а потом нашли спонсора и решили попробовать сами.
С командой из четырех человек, каждый из которых на тот момент был мастером или кандидатом спорта по альпинизму, выдвинулись в сторону горы в 2013 году. Как обычно, приехали в Непал, подготовились, забрались на 6000 метров. Но один из участников заболел - пришлось уходить.
На тот момент Тулаги был одним из одиннадцати непокоренных семитысячников
Фото из личного архива
Фото из личного архива
Фото из личного архива
Вместо большого лагеря мы разбили туры, такие пирамидки из камней. Чтобы не потеряться, использовали электронные средства навигации. Восхождение было стандартным, как и любое другое сложное восхождение, ничего не предвещало бед. Когда мы были практически у пика Тулаги, поставили палатку, чтобы отдохнуть. Поспали и пошли дальше. Вернувшись туда же через два дня, палатки не обнаружили - только снег. Сошла лавина.
Из-за этого мы чуть не лишились всех ледовых инструментов. Пришлось копать снег, но обнаружить удалось лишь ледоруб. Решили, что этого хватит. Хватило. После этого мы за пять дней дошли до пика.
Наше восхождение было седьмой попыткой взойти на Тулаги - и первой удачной. Вся экспедиция заняла меньше месяца. По возвращении мы подготовили детальное описание своего маршрута, чтобы потом этот опыт могли повторить и другие.
Я не считаю, что, чтобы взойти туда, мне потребовалось максимально преодолеть себя - это не самый сложный пик в моей карьере. Мы просто более грамотно построили маршрут, всё просчитали и сделали это. В альпинизме немалую долю в успехе предприятия занимает тактика.
В альпинизме немалую долю в успехе предприятия занимает тактика
Я не знаю, что будет в будущем. У меня нет задачи: прекратить или не прекратить [заниматься альпинизмом]. Есть возможность - ходим в горы, нет возможности - не ходим. Для этого также нужно много денег: прилететь в другую страну, получить пермит (разрешение на восхождение на гору - прим. «Бумаги» ).
Каждый альпинист пытается минимизировать риск опасных ситуациях. Ты должен не делать глупости, а следить и за своими действиями, и за природой: за толщиной снежного покрова и ходом льдин.
Я не считаю, что альпинизм - для людей с особым устройством организма. Главное, грамотно выстраивать тренировочный процесс. Альпинизм, как и любой вид спорта, более или менее опасный для жизни, дает тебе чувство удовлетворения от сделанного. Ты получаешь удовольствие, выполнив задачу.
Александр Абрамов, девятикратный восходитель, руководитель множества экспедиций на Эверст, Чо-Ойю и Манаслу, президент Клуба 7 Вершин.
Друзья!
- Про восхождение без кислорода на Эверест постоянно пишут люди, никогда не ходившие на Эверест. Просто аж хочется прояснить.
Хиллари и Тенцинг сходили с кислородом. Вся Первая Советская экспедиция Эверест 1982 года с кислородом
Первая российская 1992 с кислородом. Все шерпы всегда ходят с кислородом. Да и 99% всех восходителей на Эверест взошли с кислородом. Без кислорода ходить на Эверест - как нырять на 200м без воздуха. Как без веревки лазать по скалам... Что за бред вы несете постоянно. Смешно конечно читать. Но уже надоело бред вычитывать.
Без кислорода на Эверест может подняться одна тысячная процента восходителей. И поверьте никто из Вас выше 7000 без кислорода в туалет не сходит.
- Про коммерцию в альпинизме. Вам не претит ходить в коммерческие рестораны, ездить на коммерческих такси? Покупать продукты и одежду в коммерческих магазинах? Летать на коммерческих самолетах?
Ходить в коммерческие кинотеатры? Ездить на коммерческих подъемниках??
Еще один бред про коммерцию в горах.
Людям создают условия для восхождения за их деньги. И все. Покажите мне хоть одного некоммерческого альпиниста который провел 2 месяца в горах бесплатно.
Спортсмены выискиваю деньги в коммерческих структурах. Зачастую неменьшие, чем платят коммерческие альпинисты. Только они гордятся почему-то, что не сами заработали и оплатили, а взяли у дяди-спонсора которой их заработал своим трудом.
Ну и работник коммерческой фирмы - гид - профессионал живет в горах типа бесплатно. Еще и ЗП получает. И так во всем мире. Есть гиды и есть клиенты. Настоящих спортсменов не более 1%.
Но почему то им всегда очень мешают 99% процентов нормальных людей. Которые просто приехали в горы и хотят за свои деньги получить услуги по организации их восхождений.
Хотя рецепт 1. Если ты реальный спортсмен никогда не ходи по "загаженным коммерческими клиентами классическим маршрутам".
А если ты ходишь по классике, то не выпендривайся, вставай в очередь и не рассказывай сказки о своем спортивном происхождении.)))
Мастер Спорта СССР по Альпинизму. 9-ти кратный восходитель на Эверест.
Абрамов Александр.
И в комментариях Александр Абрамов приводит высказывание Сергея Бершова -
…. Трудности, которые преодолевает восходитель на пути к вершине большой Горы, не сводятся только к разреженной атмосфере. Тем более, что любой альпинист на таком маршруте должен быть готов к тому, что кислород, попросту, кончится. Да, бескислородные восхождения ценятся выше со спортивной точки зрения. Но это совершенно не означает, что все восходители должны ставить себе такую цель. Конечно, есть альпинисты, которые в силу физиологических особенностей своего организма (подкрепленных тренировками!), способны достаточно длительное время продуктивно работать на высотах более 8000м без кислородной маски. Они могут ставить себе такую цель - бескислородное восхождение, потому что риск "отказа здоровья" минимизируется. Другим же это противопоказано - риск велик, поскольку ресурсы организма ограничены. Я не призываю искусственно тормозить спортивный рост восходителей, насильно выдавая каждому маску. Я лишь считаю, что альпинист должен точно знать, насколько много ему отпущено природой, насколько близка та грань, за которой - потеря контроля над ситуацией. Про себя я знаю, что для длительной работы на предельных высотах выше 8200м, мне следует подстраховываться кислородом. Я не боюсь лишиться на Горе "соски" (в 90-м году на Лхоцзе, в непосредственной близости от вершины, я обходился без кислорода 4 дня), но без особой нужды без кислорода не пойду. И планировать такого не буду. Я не камикадзе. Если бы меня спросили, как, в идеале, нужно готовиться к бескислородному восхождению на "большой", выше 8500м, "восьмитысячник", я бы ответил:
- опыт восхождения на "семитысячники",
- опыт восхождения на "маленький восьмитысячник",
- опыт восхождения на вершину выше 8500м с кислородом
4.бескислородное восхождение.
(кто прошел этот путь, с тем имеет смысл обсуждать бескислородные восхождения на 8000+)
