Спонтанное отклонение и промахивание . Импульсы с обоих лабиринтов через центральные проводники влияют на тонус мышц, что очень важно для поддержания любой позы.

При поражении периферического или центральных звеньев вестибулярной системы возникает неустойчивость при стоянии, происходит перераспределение лабиринтного тонуса (в результате нарушения силовой симметрии импульсов), нарушаются рефлексы позы и теряется точность движений.

Считают, что причиной неустойчивости при стоянии и ходьбе является нарушение связей вестибулярных нервов с мозжечком, поражение вестибулярной системы на участке прохождения tractus vestibulo-spinalis, поражение элементов заднего продольного пучка, связывающих передние рога спинного мозга с ядром Даркшевича и globus pallidus, при опухолях III желудочка.

В 1911 г. Барани ввел в практику метод исследования, названный им Zeigeversuch - указательная проба, которую называют пальце-носовой пробой и пальце-пальцевой пробой или промахиванием.

Исследование промахивания производят следующим образом. Исследуемого, сидящего на стуле, просят вытянутым вперед указательным пальцем коснуться пальца исследователя. Сначала больной с открытыми глазами ведет палец, начиная от своего колена, затем проделывает тот же опыт с закрытыми глазами. При нарушении тонуса мышц больной не попадает в палец исследователя и промахивается (адиадохокинез).

Производится также исследование реакции отклонения рук. Исследуемый сидит выпрямившись с закрытыми глазами и протягивает руки прямо перед собой на уровне плеча с вытянутыми вперед указательными пальцами (остальные пальцы сжаты в кулак). Исследующий, сидящий напротив, держит указательные пальцы на максимально близком расстоянии от пальцев исследуемого и наблюдает. В норме при пробе вытянутых рук отклонения не бывает.

При поражениях периферического вестибулярного прибора, т. е. при заболеваниях лабиринта, обе руки отклоняются в сторону медленного компонента спонтанного нистагма (гармоническое отклонение).

При поражении стволовых вестибулярных образований рука на больной стороне отклоняется кнаружи (феномен Отана) или идет вниз (феномен Водак-Фишера).

Далее исследуется реакция отклонений рук и туловища после произведенной калоризации. Больному тотчас после произведенной калоризации с закрытыми глазами предлагают попасть пальцем руки в палец исследователя, поставленный перед ним. Обычно в норме каждый здоровый человек в этом случае промахивается в сторону медленного компонента нистагма, так как раздражение вестибулярного ядра Дейтерса, связанного с клетками передних рогов спинного мозга, вызывает повышение тонуса мускулатуры, и рука отклоняется; в случае же нарушения в аппарате отолитов или путях лабиринта к мозжечку или от ядра Дейтерса к клеткам передних рогов спинного мозга этого закономерного отклонения не наступает или отклонение является извращенным в другом направлении.

Иногда у больного нистагма вызвать не удается, а отклонение руки указывает, что возбудимость всех вышеупомянутых отделов сохранена, но действует тормозное влияние корко-подкорковой области и затормаживает нистагменный рефлекс.

Дополнением к этому исследованию являются два следующих опыта Шильдера, называемые восстановительным и основным. Восстановительный опыт проводится следующим образом. Исследуемый при закрытых глазах протягивает обе руки вперед горизонтально. Исследователь одну из рук больного поднимает на 60° выше горизонтали и держит так в течение 30 секунд. Затем он предлагает больному привести подтянутую руку в прежнее горизонтальное положение до уровня остававшейся в исходном положении другой руки. Обычно действующая рука не доводится до уровня покоящейся руки на несколько сантиметров; при этом больной не замечает своей ошибки. То же производят с другой рукой. Проба эта называется восстановительной потому, что исследуемый рефлекторно стремится к исходному горизонтальному положению руки. Извращение этой реакции наблюдается при заболеваниях среднего и межуточного мозга (поражение вестибулярных проводников). Некоторые авторы считают, что нарушение данной пробы наблюдается при затылочно-теменных и мозжечковых процессах.

К числу таких тонических рефлексов относится и основной опыт, который заключается в следующем. Исследуемый при закрытых глазах вытягивает руки в горизонтальном положении вперед, при этом его голову пассивно поворачивают в максимальной степени в сторону и удерживают в таком положении. В норме у большинства людей плечо на стороне повернутой к нему челюсти («челюстное плечо») идет вверх, руки и туловище отклоняются в направлении в сторону повернутой головы. При мозжечковых поражениях реакция эта выражена резче, а при поражениях базальных узлов (стрио-паллидарно-нигральных) она отсутствует.

В некоторых случаях поражения задней черепной ямки и, реже, оральных отделах стволов мозга, четверохолмия и III желудочка можно наблюдать вынужденное положение головы больного. Это рефлекторное изменение положения головы в совокупности с другими симптомами также является диагностическим признаком при вышеупомянутых поражениях.

Исследование статокинетики входит также в исследование функции вестибулярного анализатора.

Нарушения стояния и походки вызваны изменением тонуса мышц, влиянием лабиринтного раздражения и контролирующей ролью коры головного мозга. Для выявления состояния стато-кинетики исследуемого ставят с открытыми глазами в так называемое положение Ромберга, со сдвинутыми вместе пятками и носками, предлагают ему закрыть глаза. В норме здоровый человек стоит в такой позе прямо, в патологических же случаях он отклоняется в сторону, шатается или падает. Если больной стоит прямо, то исследование усложняют тем, что просят его встать в позу так называемого сенсибилизированного Ромберга, т. е. закрыть глаза и поставить одну ногу впереди другой по прямой линии так, чтобы пятка впереди стоящей ноги касалась носка ноги, стоящей сзади. При незначительных нарушениях статики больной шатается или падает. Это исследование можно производить, по предложению Грахе, следующим образом. Исследуемого усаживают на край стула, предлагают ему сомкнуть ноги и колени, запрокинуть голову и затем, не открывая глаз, встать. Исследуемый при этом шатается.

При исследовании походки больного просят пройти с открытыми глазами по прямой линии вперед и назад, а затем проделать то же с закрытыми глазами. При нарушении лабиринтной функции и головокружении больной или уклоняется в сторону, или шатается и ходит с расставленными ногами, стараясь скоординировать движение и уравновесить походку. Более тонким методом является выявление звездообразной походки. Обследуемому предлагают ходить с закрытыми глазами по прямой линии - 6 шагов вперед и 6 шагов назад, не поворачиваясь и стараясь не отклоняться от прямой линии. В случае лабиринтных нарушений он все более и более склоняется в противоположную сторону и описывает в конце концов звезду.

Кроме указательной пробы после калоризации, исследуют статику и походку больного. Вызвав раздражение лабиринта холодной водой, больного ставят, на ноги, просят его сдвинуть ноги вместе, т. е. ставят в позу Ромберга, затем предлагают ему закрыть глаза. В норме исследуемый, держащий голову прямо, отклоняется в сторону медленного компонента; если голову сейчас же повернуть в ту или другую сторону, исследуемый в норме отклонится в ту сторону, куда направлен медленный компонент нистагма. Если попросить исследуемого идти прямо вперед с закрытыми глазами, то он также отклонится от прямой линии в сторону, куда направлен медленный компонент нистагма. Выпадение всех указанных отклонений после калоризации уха свидетельствует о патологии в области вестибулярного анализатора.

В дополнение исследования вестибулярного аппарата прибегают еще к методу исследования на столе Грахе. Стол Грахе состоит из металлической рамы, на которую натянут брезент с нашитыми на него ремнями, для удержания исследуемого, уложенного на натянутый брезент, причем два ремня удерживают его за плечи, один - за талию, другой - вокруг живота, один - вокруг бедер, один - вокруг колен и один - вокруг голеностопных суставов. Ноги помещают на подставку и голову укрепляют у обитого мягким (клеенка и войлок) круга, прикрепленного к раме. PiaMy с прикрепленным к ней человеком можно поворачивать в любом направлении, придавая находящемуся на ней человеку любое положение: вертикальное, горизонтальное, наклонное в стороны, вперед и назад.

Назначение этого прибора состоит в том, чтобы у прикрепленного к раме исследуемого полностью исключить мышечные шейные рефлексы, которые сами по себе уже влияют на рефлексы лабиринта, особенно па отолитовые рефлексы. Этот прибор позволяет выявить ощущение вертикали, обнаружить нистагм положения.

Я знаю – и ты должна знать это вместе со мной, – что придут времена великой расплаты. Наши мучения и гибель ударят по сердцам с томительною силой. Пренебрежение к счастью народа будет почитаться мерзейшим преступлением. Все низкое будет раздавлено в пыли, и счастье человека станет самой высокой задачей народных трибунов, вождей и полководцев.
Я думаю об этих временах и завидую прекрасным женщинам и отважным мужчинам, чья любовь расцветет под небом веселой и вольной страны. Я завидую им и кричу в душе, как кричат узники из мрачных казематов: не забывайте нас, счастливцы!
Прощай! Прости за трудную любовь и невольные страдания. Письмо на имя Авдотьи Тихоновой перешли в село Мегры, Новогородской губернии, Белозерского уезда».

Бестужев, не перечитывая письма, запечатал его в конверт и написал на нем: «Анне».
Потом он написал второе письмо, матери Тихонова, и оставил его на столе.
Несколько минут он сидел, закрыв глаза рукой, и как бы прислушивался к течению ночи. Она влеклась над землей, морем и лесистыми островами, безмолвная и печальная. Чуть заметная бледность уже проступала на стеклах.
Бестужев встал, надел на правую руку черную перевязь, накинул плащ и осторожно вышел в коридор. Анна спала. В теплой тишине комнат было слышно ее спокойное дыхание.
Бестужев вышел, прикрыл за собою дверь и, крадучись, спустился с крыльца. Далеко пели петухи. Стволы берез уже белели во мраке: приближался скудный и холодный рассвет.
Бестужев медленно пошел к сосновой роще за городом.
…Лобов и Траубе приехали первыми на водовозной кляче. Кожа у клячи была покрыта оспи-нами и все время дрожала. Как только секунданты вылезли из саней, лошадь уснула.
Чуть светало, и в пасмурном воздухе обледенелый лес поблескивал, как стеклянный.
Лобов зевнул. Лекарь посмотрел на него с недоумением.
– Эх, – сказал Лобов, – много бы я дал за то, чтоб выспаться! В такое утро лежать бы на койке и слушать, как угли в печке трещат, будто сверчки.
– Вы всегда шутите несообразно с обстоятельствами.
– Эх, Карл, мякиш мой милый! – ответил серьезно Лобов. – А что толку плакать? Что жизнь? «Живи, живой; спокойно тлей, мертвец».
Послышался глухой топот. Водовозная кляча проснулась и посторонилась. Швыряя снегом в лакированный козырек саней, примчались гнедые кони Киселева.
Киселев легко выскочил из саней, холодно посмотрел на секундантов Бестужева и поздоровался. За ним из саней вылезли длинный швед со скучным лицом и толстый развязный штабс-капитан Курочкин – полковой враль и фигляр. Курочкин достал из саней ящик с пистолетами.
Бестужев пришел пешком. Шел он медленно, проваливаясь в рыхлый снег и выбирая дорогу среди поваленных деревьев.
Секунданты вытоптали в снегу тропинку и поставили противников по ее краям. Мириться не предлагали: должно быть, об этом забыли. Швед стоял в стороне и потирал озябшие руки. Хлопотал один Курочкин. Лобов, нахмурившись, осмотрел пистолеты.
Бестужев прислонился к стволу молодой березы и взял пистолет. От непривычки стрелять левой рукой она казалась деревянной и болела в сгибе.
Бестужев прицелился. Киселев небрежно подымал пистолет левой рукой. Он сбросил плащ на снег и сильно щурился.
Вороны с отчаянным карканьем взлетели с березы и засыпали Бестужева снегом. Бестужев взглянул вверх, и в то же мгновение раздался выстрел. Бестужев увидел длинную струю дыма, различил пороховой запах – от него стало тошно на сердце, – выронил пистолет и упал лицом вперед на вытоптанную тропинку.
Лобов, спотыкаясь, подбежал к нему и поднял за плечи. Кровь капала в снег, и в снегу протаяло от нее несколько розовых ноздреватых воронок.
Торопливо подошел Траубе. Он наклонился над Бестужевым, покачал головой и медленно выпрямился.
– Ну что, как? – спросил Лобов.
– Выстрел в сердце.
Траубе начала судорожно вытаскивать из кармана большой красный платок. Слезы текли из-под очков по круглым щекам лекаря.
– Перевяжите его, – сказал Киселев.
– Что? – тонко крикнул Траубе, и щеки его задрожали. – Может быть, я ослышался? – Он повернул к Киселеву бледное пухлое лицо. – Вы не смеете мне приказывать. Вы не смеете ничего говорить. Вы убийца, и с вас сорвут за это погоны.
Киселев отвернулся и пошел к лошадям.
– Да, да! – кричал ему вслед Траубе. – Я подаю в отставку. Я не тюремщик и не мясник!
Киселев, делая вид, что не слышит слов лекаря, быстро сел в сани с Курочкиным и тронул лошадей.
Лобов, Траубе и швед подняли мертвого Бестужева и перенесли в сани. Водовозная кляча оглянулась, мотнула головой и неохотно зашагала по снегу. Секунданты шли рядом.
Кляча часто останавливалась, и ее приходилось понукать.
Бестужева привезли в лазарет и положили в мертвецкой рядом с Семеном Тихоновым. А через час в лазарет прибежала Анна.
– Он не умер, неправда, – твердо сказала Анна лекарю и посмотрела мимо него пустыми глазами. – Он скоро очнется.
– Ах, Боже мой, Боже мой! – прошептал лекарь, вышел в соседнюю комнату и долго топтался около стеклянного шкафа с лекарствами. – Что делать?
Он налил в стакан ландышевых капель и разбавил их кипяченой водой. Он делал это долго, расплескивал воду и прислушивался. Ему было страшно оставаться наедине с Анной.
Анна молчала. Потом она вскрикнула. Траубе со стаканом в руке вошел в мертвецкую. Анна трясла Бестужева за плечи, затем подняла его голову, прижала к груди и посмотрела на лекаря впалыми сухими глазами.
– Уйдите! – сказала она хрипло. – Уйдите все, мне ничего не нужно.
Траубе протянул ей стакан с лекарством. Анна взяла его и швырнула в угол комнаты…
– Анна… – сказал Траубе, и голова его затряслась. – Анна, прошло уже много часов, как вы плачете здесь, в этой комнате. Уже вечер. Я прошу вас, я заклинаю вас, пойдите домой на несколько часов. Я посижу пока с ним.
Анна опустила голову Бестужева на подушку, набитую жесткой соломой, и встала.
– Уже вечер? – спросила она с недоумением. – Правда, темно. Но ведь весь день было темно, как ночью. Который час?
– Девятый.
Анна запахнула шубку, поправила на голове платок и, не оглядываясь, пошла к двери.
– Я вернусь, – сказала она Траубе. – Никуда не уходите. – Она вышла на улицу и быстро пошла к морю.
У обросших желтыми лишаями валунов качалась и билась о камни темная шлюпка. Матрос молча протянул Анне руку и помог спуститься. Потом он вытер руки о старые бархатные штаны и взялся за весла.
Серые волны взлетали и исчезали в темноте. Изредка они плескали в шлюпку. Матрос молча греб к темному кораблю. Анна неподвижно сидела на корме и не отрываясь смотрела на корабль, тяжело нырявший в неспокойной, покрытой пеной воде.
С корабля бросили веревочный трап. Анна поймала его и вскарабкалась на палубу. Не было сказано ни слова.
Пинер тихо свистнул, и тотчас безмолвная толпа матросов на баке начала вращать кабестан. Из воды поползла ржавая якорная цепь. Глухо шуршали, раскатываясь, паруса. На палубе не было огней, никто не курил.
Анна стояла на капитанском мостике рядом с Пинером. Корабль тихо скрипел. Волны били в его корму и разлетались в стороны с шипением и тусклым блеском. Бриг сильно вздрогнул, накренился на правый борт, и редкие огни городка начали меняться местами и гаснуть, скрываясь за скалами.
– Пошли, – сказал Пинер и перекрестился широким католическим крестом.
Анна, наморщив брови, вглядывалась в огни городка за кормой и время от времени протяги-вала вперед руку, показывая Пинеру, куда вести корабль.
На соседних шведских парусниках было темно и тихо; на них нарочно погасили огни. Только на одном из них Пинер разглядел темную фигуру, как будто махавшую шапкой. Фигура быстро слилась с ночным мраком.
Корабль плыл в оцепенении. Люди молчали. Только ветер туго гудел в парусах и было слышно, как плещет о берега невидимый прибой. Изредка льдины били о деревянный борт брига, но корабль легко отшвыривал их, и они, неуклюже переворачиваясь и шипя, уходили под воду, чтобы снова всплыть за кормой.
– Держите ближе к берегу, – сказала Анна Пинеру. – Это здесь.
Пинер протяжно свистнул. Паруса заполоскали: корабль ложился в дрейф. На корме матросы осторожно спускали на талях большую, тяжелую шлюпку.

В полночь Лобов, одетый по-походному, явился в лазарет. Он вызвал Траубе, снял при нем часовых, прочел им приказ командира полка о переводе арестованных в форт Сэгбю и распорядился не отлучаться ни одному солдату из лазарета до его возвращения. Солдаты молча повиновались.
Лобов вывел арестованных и быстро по задворкам повел их в сторону леса. Тогда один из солдат сказал вполголоса:
– Улетели, сердешные, только след за ними горит.
– А ты помолчи, кавалер, – грубо оборвал его низенький старый солдат. – Мы люди казенные. Ты приказы сполняй, а в них за тебя офицеры небось разберутся.
Разговор оборвался.
Лобов и арестованные шли молча. Лес обступил их затишьем и мраком. Потом в мокрой его глубине послышались тяжелые удары моря и по ветвям подул ровный соленый ветер.
Лобов свернул с дороги и пошел напрямик к берегу. От берега тянуло запахом зернистого тающего льда. В черной мгле смутно виднелась седая неподвижная громада корабля. На берегу беглецов ждали Анна и матросы.
– Скорей! – сказала Анна Лобову. – Течение сносит корабль на скалы. Торопитесь!
– А вы? – изумленно спросил Лобов. – Вы должны бежать вместе с нами.
– Нет, – Анна покачала головой, – я не могу уехать.
– Но почему?
– Неужели я должна вам объяснять это? – сказала Анна с такой горечью, что Лобов покраснел в темноте.
Он крепко пожал руку Анне и ничего не ответил. Анна обернулась к арестованному. Офицер сделал шаг вперед.
– Мы никогда не забудем, – сказал он, – вашей помощи. Мужайтесь! Всюду в мыслях я буду с вами. Может быть, мы еще свидимся и я смогу принести вам хотя бы ничтожное утешение.
Он хотел поцеловать у Анны руку, но она притянула его голову к себе и поцеловала в холод-ный лоб. Она сжала плечи беглеца. Сердце ее тяжело билось от боли. Ради его спасения было отдано все: счастье, любовь, отдана жизнь. Он был теперь единственным родным ей человеком.
Ветер хлопал парусами корабля. Матросы торопили. Беглецы и Лобов вошли в шлюпку. Первая же волна откинула ее от берега и скрыла в темноте.
Анна стояла на берегу и ждала. Изредка она слышала глухой стук уключин. Ветер обдувал платье на Анне, леденил лицо. Она смотрела в темноту до тех пор, пока громада корабля, неясная как видение, не начала медленно скрываться во мраке. Тогда Анна застонала, обняла сырой ствол сосны и прижалась к нему головой. Никогда она не думала, что в жизни может быть такое полное и глухое одиночество, такое отчаяние.
Медленно, спотыкаясь и хватаясь за стволы деревьев, Анна побрела в город. Ночное море шумело за ее спиной равнодушно и угрюмо. Анна знала, что ничто в мире не может принести ей утешения, никто не поймет ее слез, что сейчас оборвались последние нити, привязывающие ее к жизни.

Бестужева и Тихонова похоронили на следующий день к вечеру.
Мерк не разрешил оркестру играть на похоронах. Только барабанщики шли впереди понурых солдатских рядов и отбивали печальную дробь. Два дощатых, плохо обструганных гроба солдаты несли на плечах. Впереди брел старый глухой священник. Он не слышал самого себя и потому то едва слышно бормотал слова молитв, то выкрикивал их во весь голос.
Вперемежку с солдатами шли немногие офицеры. Заплаканный Траубе шел рядом с Анной и изредка поддерживал ее за локоть. Анна каждый раз вздрагивала и оглядывалась. Ей казалось, что похоронное шествие стоит на месте. Она видела все одно и то же: мутное небо, землю, засыпанную белым снегом, серые стриженые головы солдат, их серые шинели и озябшие красные руки, державшие черные бескозырки.
Хор заунывно тянул непонятные церковные напевы. Гробы качались. На крышке гроба Бестужева лежала его сабля, у Тихонова – старая солдатская фуражка.
Анна опускала глаза и видела рыжие сапоги солдат, шедших впереди. Она смотрела на солдат, на их спины, на озябшие руки, осторожно поддерживавшие гроб, и думала, что эти руки почти прикасаются к телу Бестужева, к его бледному задумчивому лицу. Тогда она начинала плакать. Траубе брал ее за локоть, а солдаты позади сморкались, вытирали носы рукавами шинелей и перешептывались.
Их шепот доходил до Анны, и она слышала в нем слова неуклюжего и беспомощного утешения.
– От пули не посторонишься, – говорили солдаты. – У него легкая смерть была, нисколько не мучился. Горе – как полая вода: все затопит, а потом сойдет.
На кладбище открыли крышки гробов, и глухой священник, помахивая кадилом, громко сказал страшные слова:
– Приидите, последнее целование дадим.
Анна подошла к гробу, стала на колени, растерянно оглянулась и поцеловала Бестужева в холодные тонкие губы. Бестужев смотрел на нее из-под опущенных ресниц печально и сосредоточенно. Она положила Бестужеву на плечи худые маленькие руки и долго вглядывалась в его лицо.
Все ждали. Священник сердито кадил и кашлял. Траубе поднял Анну.
К гробам один за другим подходили солдаты. Они поправляли кожаные пояса, одергивали шинели, крестились, целовали в лоб Бестужева и Тихонова и отходили. Иные становились на колени и до земли кланялись мертвецам.
Все это совершалось в полном безмолвии. Только свежая земля и щебень, сваленные около могилы, осыпались и шуршали под сапогами.
Гробы закрыли, и священник начал невнятно и быстро бормотать молитву «об убиенном рабе Божьем болярине Павле и новопреставленном рабе Божьем Семене». Хор запел «вечную память», серые ряды солдат тяжело рухнули на колени, и послышались всхлипыванья.
– Веселое горе – солдатская жизнь! – сказал за спиной у Анны сиплый голос.
Она оглянулась. Десятки тоненьких свечей пылали и коптили под сереньким небом. Кто-то дал свечу и Анне. Пламя ее сильно дрожало, будто хотело оторваться от фитиля, и Анна в испуге прикрыла его ладонью.
– Идемте! – Траубе взял Анну за руку. – Больше вам незачем оставаться.
К гробам подходили солдаты с веревками и лопатами.
Анна покорно ушла. Она осторожно несла горящую свечу и болезненно улыбалась. Траубе с беспокойством смотрел на нее и думал, что даже самый спокойный рассудок не может вынести бесследно таких потрясений.
– Чему вы улыбаетесь? – спросил он Анну.
– Тише, – ответила Анна и посмотрела на Траубе спокойными глазами.
Начал падать отвесный снег. Снежинки бесшумно ложились на землю. Анна долго смотрела на них.
– Вот видите, даже они стараются не шуметь.
Когда снежинки падали на горящий фитиль, свеча сильно трещала. Анна осторожно задула ее, повернулась и пошла обратно на кладбище.
Траубе посмотрел ей вслед, махнул рукой и, сгорбившись, сразу постарев, побрел к себе в лазарет.

ЧАСТЬ ВТОРАЯ

В конце 1916 года, во время германской войны, штурман Александр Щедрин, только что окончивший морское училище, был отправлен на Аландские острова, во флотилию миноносцев.
Зима стояла теплая. За Ревелем море было свободно ото льда. Щедрин долго смотрел с палубы транспорта на затянутые сумраком берега. Там, в Ревеле, осталась мать. Она приехала из Петрограда проводить сына и остановилась в недорогой гостинице.
Отец Щедрина – морской врач – давно умер. Мать жила на пенсию. Она помогала своим сестрам, теткам Щедрина, и пенсии всегда не хватало. В одном Петрограде было три тетки. Кроме того, приходилось посылать деньги еще одной тетке во Владивосток, а другой – в Киев.
Все тетки были или старые девы, или вдовы с кучей детей на руках. Семья была дружная, петроградские тетки давали уроки музыки и французского языка. Они всегда торопились, беспокоились, бегали по лекциям и библиотекам, умилялись на концертах, вечно кого-то жалели и кому-нибудь помогали.
Почти все тетки были женщины добродушные и некрасивые. Это, по словам матери Щедрина, «разбивало их личную жизнь». Одна тетка прекрасно пела, у нее был оперный голос, но на сцену ее не взяли из-за близорукости. Без пенсне она слепла и делалась беспомощной, как ребенок, – куда же такую на сцену!
Но, несмотря на некрасивость, у всех теток были в молодости жестокие романы. Герои этих романов давно облысели, женились, заведовали департаментами и командовали полками, но все же тетки при случайных встречах с ними на улице вспыхивали, как институтки, потом прибегали к матери Щедрина, запирались в ее комнате и долго плакали.
– За что Бог наградил меня такими дурами! – в сердцах кричала за дверью мать.
Но Щедрин знал, что она притворяется.
Сестры не могли жить друг без друга. Мать Щедрина считалась их общей утешительницей. Она была добра, рассудительна и называла себя революционеркой.
Тетки были отходчивы. Через час после слез они уже возмущались за обеденным столом министром народного просвещения, тупицей Кассо.
Как и у многих семей, у Щедриных было свое семейное предание. Когда Александр подрос, мать рассказала ему, что его дед, Николай Щедрин, участвовал в восстании декабристов, был ранен в руку и бежал после восстания за границу. Вместе с матросом восставшего гвардейского экипажа он пробрался в Або и оттуда пошел пешком по льду замерзшего Ботнического залива в Швецию. На Аландских островах его арестовали, но ему удалось бежать в Стокгольм на французском парусном корабле.
Тогда же мать достала из комода и показала Щедрину небольшой портрет молодого военного, сделанный акварелью. Бледный офицер стоял, опираясь на саблю, в дверях пустого зала. На офицере был черный мундир. Позади, за стеклами дверей, висели в небе белые облака и стояли сады, покрытые серой дымкой. От портрета почему-то оставалось впечатление одиночества.
Щедрин не очень верил семейным преданиям. К своим восторженным теткам он относился снисходительно и даже насмешливо.
Александра Щедрина тетки звали увальнем и сухарем и возмущались тем, что мальчик чрезмерно увлекается научными книгами и сидит по ночам над чертежами географических карт, вместо того чтобы зачитываться Тургеневым и декламировать стихи Фета.
Когда Щедрин получил назначение на Аландские острова и уезжал с матерью из Петрограда в Ревель, все тетки пришли провожать его на Балтийский вокзал.
Морские офицеры, ехавшие в одном вагоне с Щедриным, иронически поглядывали на стайку щебечущих старушек, окружавших Щедрина. Тетки крестили его, давали ему много советов, роняли от волнения пенсне и сумочки. Щедрин краснел и с нетерпением ждал третьего звонка.
Но когда поезд тронулся, он рассердился на себя, на свой стыд за теток перед офицерами и молчал всю дорогу.
…В Ревеле, в тесном номере гостиницы, где от обилия старых ковров и бархатных портьер воздух казался тусклым, мать Щедрина, сидя на диване, сказала ему:
– Саша, ты поищи, милый, на Аландских островах какие-нибудь следы деда Николая. Все-таки интересно.
– Хорошо, мама.
Мать перед этим плакала, и Щедрин был рад, что она отвлеклась от мыслей о войне и вспомнила про деда.
В Ревеле во время войны запрещалось зажигать свет в домах, если на окнах не были опущены шторы. Они сидели в темноте, и старинный город за окнами был сумрачен и тих. Зеленые звезды горели над ним, и с улиц доносился тихий стук колес.
– Никогда я не думала, – сказала мать, – что буду сидеть с тобой где-то в ревельской гостинице и провожать тебя на войну. Чем все это кончится, Саша?
Мать печально вздохнула.
В дверь постучали. Вошел портье, лысоватый, похожий на сыщика. Он быстро обежал глазами комнату и доложил, что, по старой традиции, владелец гостиницы ежегодно устраивает для своих жильцов, оторванных от родного дома, рождественскую елку. Владелец гостиницы просит всех сойти в зал, где елка уже зажжена и господа жильцы могут получить подарки.
Щедрин с матерью спустились в зал. Золотой жар разноцветных свечей наполнял его. Окна были завешены.
Елку так густо украсили стеклянными бусами, бумажными цепями, флажками союзных держав и золочеными орехами, что почти не было видно ее темной хвои. Елка стала похожа на дорогую куклу в розовых кружевах. Круглые маленькие столики стояли вокруг нее. За ними сидели морские офицеры и женщины в бальных нарядах.
Черное старенькое платье матери Щедрина выделялось среди шелкового сияния и горячего света, как нищенская заплата. Мать стеснялась. Они сели в углу, за крайний столик, и долго ждали, пока официант подошел к ним и сунул на стол длинный список кушаний.
– Я выберу сама, Саша, – робко сказала мать и взяла карточку. Денег было немного, и она боялась, что сын, чтобы порадовать ее, закажет что-нибудь слишком дорогое.
Официант не стал ждать и отошел к соседнему столику. Там сидел плотный чернобородый капитан первого ранга. Глаза у него были темные и выпуклые. Он водил ими по сторонам и с одинаковым выражением брезгливости смотрел и на официанта, и на Щедрина, и на свою даму – пышную и густо напудренную блондинку в лиловом платье.
Мать заказала чай с пирожным. Официант долго не подавал. Ждать за пустым столиком было тяжело и почему-то стыдно, как на скамье подсудимых.
Молоденький мичман подсел к роялю, ударил по клавишам и запел грассируя:

Дитя, не тянися весною за розой,
Розу и летом сорвешь…

Мичман зажал папиросу в углу рта, небрежно поморщился и взял сладкий затихающий пассаж. Тогда из-за дальнего столика грубый голос неожиданно сказал:
– Я просил бы от имени всех господ офицеров сыграть сначала гимн, а потом ваши розы.
Мичман снисходительно улыбнулся, оборвал песню, встал и, слегка наклонившись над клавиатурой и рисуясь, заиграл гимн. Все поднялись. Официанты застыли с подносами среди зала.
Мать Щедрина торопливо встала, ридикюль у нее раскрылся, и из него выпал на ковер скомканный носовой платок. Он был еще сырой от слез.
Когда все сели, женщины вынули из сумочек изящные зеркальца и пудреницы и начали, смеясь и продолжая болтать, пудриться и подводить губы, как будто гимн разрушил их женское очарование в глазах мужчин.
Капитан с выпуклыми глазами подозвал официанта, ткнул коротким пальцем в сторону столика Щедрина и сказал:
– Уберите это!
Официант не понимал и, заискивая, смотрел в брезгливое лицо капитана.
– Что прикажете? – спросил он, согнувшись.
– У вас под столиком валяются тряпки! – сказал, раздражаясь, капитан и начал краснеть.
Женщина в лиловом платье быстро заморгала глазами. Официант подошел, поднял скомканный носовой платок и положил его на стол около матери Щедрина.
– Обронили, – сказал он тихо и, пятясь, отступил.
Щедрин смотрел на капитана, руки у него холодели и лицо темнело от гнева.
– Саша! – сказала мать. – Успокойся… Ради Бога, успокойся!
Капитан жадно ел, не обращая на Щедрина никакого внимания. Он сочно жевал, и черная его борода ерзала по синеватой хрустящей салфетке, заткнутой за тугой крахмальный воротник.
– Пойдем отсюда, – сказал Щедрин матери. – Нам нечего делать здесь, среди этих…
Голова у матери затряслась от страха за сына.
Щедрин смолчал. Они вышли. Только на лестнице Щедрин договорил начатую фразу:
– Нам нечего делать среди этих скотов. Голубая остзейская кровь! Мало их топили в Кронштадте в пятом году! Мать замахала на него руками.

База миноносной флотилии была расположена в городке Мариегамне, на одном из островов Аландского архипелага.
Щедрин был назначен на миноносец «Смелый». «Смелый» нес патрульную службу вблизи берегов, выискивая немецкие подводные лодки, и в Мариегамн возвращался редко.
Месяц за месяцем тянулись скитания по серой и пустынной Балтике. Днем и ночью холодная вода шипела у стальных бортов, гудели турбины, наблюдатели до ряби в глазах всматривались в горизонт, чтобы не пропустить дым или перископ подводной лодки. Офицеры играли в кают-компании в карты. Трудно было поверить, что на море идет война и тусклая вода вокруг полна опасностей. Моряки жаловались, что самая скучная служба на флоте, конечно, на дозорных судах.
– Рыщем, рыщем, – говорили между собой матросы, – блоху в сене ищем.
В последних числах февраля «Смелый» вышел к берегам Швеции. С утра падал снег, перемежавшийся градом и дождем. В корму бил порывистый ветер. Каждую минуту он менял направление и хлестал то в спину, то в лицо, то справа, то слева.
Рыхлые тучи, напитанные темной водой, низко неслись над морем. Волны, казалось, дохлестывали до них крутыми гребнями. На всем лежал хмурый налет, будто море закрыла огромная зловещая тень, солнце ушло навсегда в другие, счастливые страны и посылает Балтике свой потухающий свет.
– Не то ночь, не то день – ни черта не разберешь! – жаловались вахтенные. – Вот собачья работа!
В свободное время Щедрин много читал. Сначала офицеры заходили к нему в каюту и просили дать почитать что-нибудь, но потом бросили. Выбор книг, по их мнению, был скучный. У Щедрина было больше всего научных книг, офицеры же спрашивали развлекательную беллетристику.
Кроме офицеров, книги у Щедрина брал иногда штурвальный Марченко – бывший матрос торгового флота, черноморец, неуклюжий, сутулый человек с прищуренными глазами. Во всех случаях жизни он сохранял невозмутимость, а свое отношение к окружающему выражал несколь-кими любимыми словами. Самым любимым его словом было «кабаре».

Майкл Додж откинулся на спинку большого кожаного кресла и закурил. Дым от сигареты вальяжно расплывался по комнате, наполняя её своим крепким ароматом.
Несколько минут Майкл просто сидел и курил, неотрывно глядя в свой ноутбук. Минуло пять недель с того момента, как он практически закончил свой новый роман, но никак не мог дописать его концовку. Агент звонил по несколько раз в неделю, но Майклу нечем было его порадовать. Самое забавное заключалось в том, что начало и середину своей будущей книги он написал за полтора месяца, мысли разливались по бумаге как хорошее вино, наполняя своим терпким и дорогим вкусом его произведение, а вот с окончанием никак не выходило. Майкл бросил остаток сигареты в пепельницу не затушив, после чего поднялся и проследовал в конец комнаты, где на небольшом журнальном столике стояла почти законченная бутылка виски. Он взял ее и наполнив больше чем на половину бокал, вернулся к ноутбуку. Виски приятно обжигало горло и согревало изнутри. Развалившись в кресле он закрыл глаза и медленно затянувшись очередной сигаретой, выпустил густое облако дыма.

"Посмотрев на свои руки, испачканные в густой крови собственной дочери, Том Хьюз словно впал в транс. Его заворожило это зрелище, он неотрывно глядел как тонкая полоска крови медленно течёт локтя к ладони, оставляя четкий след на коже, добравшись до пальцев кровь словно замерла на долю секунды, после чего одна из капель упала на пол.
«Кап».
Затем другая полоска сделала то же самое. Также поступила следующая и следующая.
«Кап.Кап.»
Том стоял посреди комнаты, и словно путешествовал между мирами. Вот он в зале своей квартиры, а в другую секунду он находится уже в незнакомом ему месте, вокруг ничего не видно, словно тьма затянула всё что существовало здесь когда-либо.»

Майкл прервал чтение и снова откинулся на спинку мягкого кресла. В пепельнице лежало уже четыре окурка, один из которых продолжал дымиться. От раза к разу он перечитывал текст романа, надеясь снова поймать направление мысли, но всё было безуспешно. Допив остатки виски, он снова закурил и продолжил чтение.

«Вдруг Том почувствовал как тьма расступается, а он мчится сквозь миры в реальность. Пару секунд он стоял с закрытыми глазами, надеясь что получится вернуться обратно.
- Папа. - едва слышно шепчет детский голос. - Папа, пожалуйста.
Том открывает глаза и понимает что снова стоит в зале, с его рук всё также капает кровь, пачкая идеально белый кафель.
«Кап»
-Папочка...
«Кап»
- Папа, пожалуйста. . .
«Кап. Кап. Кап.»

«Он медленно поворачивает голову на голос и видит маленькую девочку, которая лежит на правом боку, и прижав свои крошечные ручки к животу пытается не позволить кишкам вывалиться наружу, но как назло, каждый раз они находят лазейку между её пальцами. У девочки светлые волосы, которые смешались с густой кровью на макушке и приобрели вид влажной соломы. Вокруг неё, медленно расползается багровая лужа, заполняя всё больше пространства на полу.»

Папа, папа, пожалуйста. - с трудом проговаривает она, постоянно бросая взгляд на свой живот. - Папа, мне больно, пожалуйста, папа...

«Наконец Том немного приходит в себя и чувствует как от взгляда на дочь, у него подступает комок к горлу. Его руки начинают трястись, а глаза, в панике метаться из стороны в сторону. Ему хочется закрыть уши, чтобы не слышать её плачь и тяжёлое дыхание.»

Неплохо. - говорит вслух Майкл, потушив очередную сигарету. Он подносит бокал в котором был виски к губам и замечает что в нём пусто. Медленно поднявшись, он снова подходит к журнальному столику и доливает остатки. На этот раз жидкость заполняет собой меньше половины бокала.

«Том проводит тыльной стороной ладони по своему лбу, вытирая пот. Его взгляд устремлен на дочь, которая уже не издает каких-либо звуков, её внутренности медленно расползаются по кровавому полу, а шея повернута под неестественным углом. Глаза девочки стали стеклянными и смотрят куда-то вдаль сквозь отца, который сидит рядом на корточках. Еще раз вытерев пот, он говорит - Теперь тебе лучше, родная?
Ответа не последовало.
Поднявшись, Том идёт по залу к дальней стене и остановившись около неё, устремляет свой взгляд вниз, на молодую девушку с кляпом во рту. Она ловит его взгляд и со страхом поглядывает на мертвую девочку у дальней стены. По её щекам ручьями текут слёзы. Несмотря на то, что Том стоит перед ней молча, она начинает истерично махать головой из стороны в сторону, словно отказываясь верить в происходящее. Он проводит окровавленной рукой по её светлым волосам, оставляя на них багровые следы. Девушка дергает головой, стараясь избежать этих прикосновений, тогда Том резко хватает левой рукой её длинные волосы и выхватив из-за пояса окровавленный нож, вонзает его ей в горло, она начинает хрипеть и захлебываться собственной кровью. Не проходит и пяти минут как она умирает, бросив на прощание взгляд полный презрения.»

Майкл допивает виски и довольно потирает руки. Наконец-то продвижение, спустя столько дней ему удалось написать продолжение этой жуткой мясорубки. Он знает, что его читатели будут в восторге, добавь в свой роман побольше кровищи с сексом и тебя ждёт успех. Майкл открывает пачку “Marlboro”, но она оказывается пустой, тогда он встает из-за стола и подходит к шкафу, выдвинув ящик которого достаёт новую. Вернувшись к ноутбуку он несколько раз перечитывает последнюю строчку - « Не проходит и пяти минут как она умирает, бросив на прощание взгляд полный презрения.»

Майкл сидит, и снова упирается в невидимую стену между собой и окончанием романа. Он задается вопросом - какая была мотивация у его персонажа? Его не устраивает ни один вариант из числа тех, что он перебирает в голове. Майкл начинает ощущать как раздражение и злость на самого себе начинает набирать обороты.

Я не знаю, - отвечает он сам себе.

Для чего Майкл?

Я не знаю, не знаю.

Может дело в отношениях? Чем могла раздражать Мэрри? Возможно, она слишком многого требовала?

Да... - вдруг соглашается Майкл. - Верно. Ей всего было мало, этой, вечно недовольной суке!

А чем же провинилась малышка Пэгги? Неужели это было необходимо Майкл? Она ведь совсем ребёнок.

Она вся в свою мать. Вечно скулит своим мерзким, поросячьим голосом. "Папа не надо, не трогай маму". - глаза Майкла наливаются кровью. - Но ничего, теперь с ними покончено! С этими мерзкими тварями.

Неужели тебе их совсем не жаль, Майк? Они умирали так долго.

Да... Много, много часов. Они наконец-то поняли кто здесь хозяин! Это невозможно осознать пока сам не пройдет через «очищение». Я очистился, полностью. Когда нож входил в их испорченные тела, разрезая плоть и раскрывая внутренности, словно коробку с конфетами. О, да! Там было много вкусного.

Да. - ответил он шёпотом. - Теперь, точно всё.

Майкл потянулся было к ноутбуку, чтобы сохранить завершённый роман, как вдруг его верный соратник марки "ASUS" испарился. Вслед за ноутбуком пропал стол, на котором он стоял, пепельница и всё остальное, что было в комнате. День за окном стал стремительно превращаться в ночь, а затем и вовсе заполонил своей темнотой всё что окружало Майкла.

Майкл резко открыл глаза и стал озираться по сторонам. Он увидел вокруг себя большое помещение, на него смотрели десятки глаз людей, которые сидели на длинных скамейках. Руки стали трястись, он сделал несколько глубоких вдохов и ощутил во рту неприятный привкус влажного воздуха. Его руки были привязаны ремнями к деревянным подлокотникам, а изо рта капали слюни, смешиваясь с густой пеной. Он медленно повернул голову вправо и заметил внушительных размеров мужчину в полицейской форме. Майкл молча смотрел на него не понимая что происходит. Мужчина бросил быстрый взгляд полный отвращения.
Внимание Майкла привлёк другой человек, на нём была надета чёрная мантия, он сидел за большим тёмным столом:

Майкл Додж, несмотря на ваше чистосердечное признание, вы, тем не менее приговариваетесь к смертной казни, за жестокое убийство своей жены, которой вы хладнокровно перерезали горло кухонным ножом. Также, вы убили с особой жестокостью свою пятилетнюю дочь, нанеся ей семнадцать ножевых ранений в область живота, после чего, - мужчина тяжело сглотнул. - сломали шею.

Майкл увидел как один из офицеров направился к рычагу, чтобы пустить ток и за секунду до смерти, в полной тишине, окружающие услышали его последние слова:

- «Какая всё-таки замечательная у меня вышла концовка» - И впервые, за несколько последних недель, его серая, лишенная каких-либо эмоций физиономия, расплылась в счастливой, детской улыбке.

Кришна Аруп хотел ехать сразу за машиной Ошо, он ехал очень быстро, обгоняя все транспортные средства, попадавшиеся на пути. Следствием чего явился прокол шины, и машина встала в каком-то пустынном месте. Я чувствовала себя очень расстроенной, сидя под дере¬вом почти целый час, пока шину не поменяли.
К тому времени, когда мы добрались до Пуны, вся церемония встречи Ошо, подготовленная друзьями из Пуны, закончилась. Празднование его дня просветления началось перед домом номер 17. Ошо сидит, положив ногу на ногу на большом квадратном столе, покрытом белой простыней. Уже идет Киртан, люди один за другим подходят и касаются его ног. Людей много. Я не теряю этой возможности и присоединяюсь к очереди, чтобы коснуться его ног еще раз. Эта жажда быть с ним, кажется, неутолима. Чем больше я пью, тем сильнее становится жажда. Когда я дошла до него, он посмотрел на меня с озорной улыбкой, которую я не поняла. Когда празднование закончилось, Ошо встал, поприветствовал всех еще раз и прошел вместе с Лакшми в дом номер 33. Я ушла с несколькими друзьями поужинать и устроиться на ночь в отель. Я чувствую себя очень истощенной и хочу пораньше лечь спать.
Я думаю об Ошо и представляю, как он устал, встречаясь с людьми целый день. Во время моей вечерней медитации я помолилась за него, чтобы ему хорошо спалось на новом месте.

Рано утром я проснулась очень свежая после восьми часов сна. Наш отель стоял в окружении больших деревьев, и птицы ужу начали верещать. Сидя на открытой веранде и потягивая утренний чай, я чувствовала себя как в раю. Это настолько отличается от Бомбея, здесь все так расслабляет. Я счастлива, что Ошо уехал из Бомбея.
Около девяти часов я уже была готова остановить рикшу и поехать к Ошо. Ма Лакшми встретила меня, и мы прогулялись по дому и саду. Это место, кажется, идеально подходит для Ошо. Теперь он сможет гулять по своему собственному саду и сидеть на траве, где никто не будет ему мешать.
В полдень я пришла снова встретиться с Ошо. Он сидит с закрытыми глазами в мягком кресле в саду. Я подошла к нему и села на траву с левой стороны от него. Было очень тихо, слышно только щебетание птиц на деревьях. Внезапно совсем рядом донесся шум проезжающего поезда. Я почувствовала раздражение, но когда шум поезда утих, тишина стала еще более глубокой. Через некоторое время Ошо открыл глаза и улыбнулся мне. Он спросил меня: «Когда ты возвращаешься в Бомбей?» Я сказала ему: «Ошо, я не хочу возвращаться в Бомбей. Я хочу остаться в Пуне». Он спросил меня, есть ли у меня там какие-то проблемы. Я ответила, что нет. Затем он стал очень подробно объяснять мне, что он не сторонник отречения. Мне следует продолжать свою работу, жить на прежнем месте и приезжать в Пуну по мере возможности.
Видя мое нежелание возвращаться, он сказал: «Тебе нужно помогать мне в Бомбее, и когда придет время, я тебя позову». Я заплакала и стала смотреть на него. Он усмехнулся и сказал: «Ты выглядишь более прекрасной в слезах». Со слезами на глазах я засмеялась, а он положил свою руку мне на голову и сказал: «Так лучше». Я коснулась его ног и ушла плача, с сердцем, полным отчаяния.

Я уехала в Бомбей вечерним поездом. Я чувствовала печаль и внутреннюю пустоту. Я заняла место у окна и села с закрытыми глазами. Когда поезд тронулся, я посмотрела в окно и увидела широкие поля и гряды гор вокруг. Я ездила с Ошо на этом поезде и теперь вспоминаю, каким все было радостным и праздничным в то время. Сегодня все было совершено иначе. Я чувствовала себя так, как будто печаль опустилась на все вокруг. Я вспомнила, как Ошо сказал: «Когда ты печальна, наслаждайся также и печалью». Это звучит просто, на практике же невозможно. Я страдаю от печали. Я посмотрела вокруг и почувствовала, что просто тону в океане печали.
Я не знаю, когда сон завладел мной, но только когда я проснулась и посмотрела на часы, заметила, что спала два часа, и что нечто чудесное произошло со мной во сне. Я чувствовала себя очень свежей и снова полной энергии. Вся печаль исчезла. Вместо нее во мне все было спокойным и радостным. Произошло какое-то очищение. Я поняла, что являюсь независимой личностью, и что мне надлежит играть свою роль в этой великой драме, руководствуясь моим собственным пониманием. Теперь пришло время делиться с друзьями всем, чему я научилась от Ошо. Он дал мне так много, что теперь мне нужно это переварить. Я помню, как Ошо сказал: «Маленький росток не вырастет под тенью большого дерева». Я чувствовала себя благодарной и поблагодарила Ошо за то, что он велел мне уехать.

Я продолжала жить пять лет в своем доме в Бомбее вместе с моим отцом и старой бабушкой. Я продолжала работать и уезжала в Пуну почти каждые выходные. Когда представлялась возможность, я брала отпуск на месяц или меньше, чтобы пожить в Пуне. Я с удивлением смот-рела, как люди со всего мира приезжают в Пуну и получают посвящение в саньясу. Предсказанное Ошо будущее начинает сбываться. В Бомбее он сказал: «Тысячи находятся на пути ко мне».
Ошо проводит беседы каждое утро, один месяц на хинди, один месяц на английском. Каждый вечер он встречается с людьми, чтобы ответить на личные вопросы и посвящает других в саньясу, давая им новые имена и малы.
Множество медитационных центров открыты саньясинами по всему миру.
Его слова столь же быстро распространяются и в Бомбее. Единственное, что приносит мне удовольствие - это знакомить все больше и больше людей с Ошо. Когда я начинаю говорить об ОШО с новыми людьми, я понимаю, что какая-то неведомая энергия использует меня как медиума.
Я говорю такие вещи, о которых никогда даже не думала и которые я сама слышу впервые.
Аудиокассеты с записью бесед Ошо поступают в Бомбей каждый день вслед за беседами, и группы людей слушают их в разных местах. Я с благодарностью замечаю, что я больше не привязана физически к Ошо. Связь с Ошо стала глубже этого. В моих медитациях я чувствую его присутствие вокруг себя. Почти всегда, когда я приезжаю в Пуну, у меня бывает возможность встретиться с ним на вечерних даршанах. На одном из таких даршанов он сказал мне, что я должна остаться в Бомбее еще на один год.
Я присматриваю за бабушкой, которая прикована к постели. Услышав слова Ошо, я поняла, что, возможно, моя бабушка проживет еще год, и я должна побыть с ней, чтобы закончить связывающую меня с ней прошлую карму. Моя собственная мать умерла, когда мне было шесть лет, и моя бабушка заботилась обо мне все эти годы с большой любовью. Она никогда не навязывала мне свои представления. Ради любви она давала мне полную свободу быть собой, не вкладывая мне в ум никакие идеологии. Я могу сказать, что выросла диким ребенком, делая все по-своему. Мое сердце полно благодарности и любви к ней. Я не могу оставить ее в таком положении, чего бы это мне не стоило, иначе я всю жизнь буду чувствовать себя виноватой, если убегу из этой ситуации. Пять лет назад, когда Ошо сказал мне оставаться в этом доме, это не было понятно мне, но Ошо может глядеть сквозь нас и видеть то, о чем мы даже не подозреваем.
К моему изумлению, бабушка умерла через одиннадцать месяцев. После ее смерти я пробыла еще месяц в Бомбее и затем приехала в Пуну на праздник дня просветления Ошо. Я рассказала Лакшми о смерти моей бабушки, а затем я получила сообщение от Ошо, что мне больше не нужно никуда уезжать. Мое сердце затанцевало от радости. Было чувство, как будто бы кто-то открыл дверцу клетки, и я снова могу лететь в открытое небо. Наконец пришло мое время, и я останусь здесь, с моим мастером.

Я продолжаю жить в Пуне и чувствую себя счастливой, сидя каждое утро на беседах в присутствии Ошо. Коммуна вокруг Ошо разрослась сверх моего воображения. Она превратилась в особенный маленький мир. Она вобрала в себя людей со всего мира. Просто невероятно, что сотни людей живут и работают в такой гармонии. Никого не волнует, какой ты национальности, и какой религии. Какая-то невидимая нить любви к Ошо создала эту гирлянду цветов вокруг него.
Через несколько дней я встретилась с Ошо на вечернем даршане, и он подарил мне великолепную ручку «Паркер» и попросил меня помочь в бухгалтерии. Я уже проработала двадцать лет во внешнем мире, занимаясь бумагами, и я устала от этого. Я сказала о своем нежелании работать с бумагами. Он рассмеялся и сказал: «Здесь все будет иначе. Просто играя с цифрами, ты можешь иметь переживание нуля. Не принимай это серьезно». Он рассказал о трех «М»: математике, музыке и медитации. Я слушала его, широко раскрыв глаза, глядя на него. Я никогда не думала, что музыка и медитация как-то связаны с математикой. Я слышала, как он сказал: «математика - это голова, музыка - это сердце, а медитация - это существо. Когда все три приходят в гармонию, все превращается в игру».
Когда я склонилась, чтобы коснуться его ног, он положил свою руку мне на голову, сказав: «Очень хорошо, Джиоти». Я поднялась и вернулась на прежнее место, совершенно расслабленная и готовая играть в цифры в бухгалтерии.

Мне очень понравилась моя работа. Здесь, в коммуне, все совершенно иначе, чем во внешнем мире. Здесь нет иерархии. Саньясины играют свои роли с любовью и огромной заботой о своих коллегах. Утренние беседы как настоящее тонизирующее средство для меня, дающее мне силу духа на целый день, я почти не задаю в эти дни никаких воп¬росов. В действительности еще до того, как я задам вопрос, ответ уже приходит, Я чувствую, что глаза Ошо работают как рентгеновские лучи, глубоко проникая в нашу психику, и в особенности на закрытых даршанах. От него невозможно ничего скрыть. Каждый вечер пятьдесят-шестьдесят саньясинов назначают с ним встречу. В шесть вечера саньясины начинают по очереди подходить к воротам дома «Лао Цзы». Лао Цзы - это название, которое дал Ошо дому номер 33, где он проживает.
Каждый должен пройти мимо двух саньясинов, которые очень чувствительны ко всевозможным запахам. Если кого-то не пропустят из-за запаха, никто не обижается, потому что они знают, что у Ошо аллергия на запахи. Для этого принимаются все меры. Если человека пропускают, он может пройти и присесть на любую из стоящих там скамеек. К 6.45 вечера, когда всех пропустят, вся группа медленно направляется по дорожке, которая ведет в аудиторию Чжуан Цзы. В этой аудитории мраморный пол, достаточно высокий потолок, который чудесным образом подсвечивается несколькими круглыми люстрами, висящими по краям. Стен не было, вокруг стояли высокие деревья, и казалось, что это часть сада.
В 7 часов все уже сидят. Затем Ошо выходит из двери, которая открывается в аудиторию, приветствует всех сложенными ладонями и садится на свое кресло. В аудитории полная тишина, лишь звук сверчков на деревьях. Музыка из Будд-зала обогащает тишину еще больше. Вся атмосфера настолько магична, что если и есть какой-то рай, то это здесь. Затем один за одним людей вызывают, чтобы сесть перед Ошо.
На одном из этих даршанов Ошо спросил меня скучаю ли я по Бомбею. Я ответила ему: «Ошо, здесь я скучаю по самому океану». Он сказал: «Смотри мне в глаза и ты увидишь там океан». Я уставилась ему в глаза, которые он держал открытыми, ни раза не мигнув Я видела в его глазах глубину океана и нечто большее. Они влажные и полные света, который излучали его любовь и сострадание
После этого даршана я купила фотографию Ошо с открытыми глазами и утром смотрела в них несколько минут, чтобы утолить мою жажду океана.

По прошествии пятнадцати дней я назначила встречу с зубным врачом, чтобы вытащить мой зуб мудрости, который больно врезался в мою щеку. Тем временем я пошла на энергетический даршан с Ошо. Ошо начал давать энергетические даршаны для саньясинов, которые работают в коммуне. Эта техника, во время которой мастер касается третьего глаза ученика, передавая свою энергию. Меня вызвали. Ошо улыбнулся мне. Я поклонилась ему и села на пол с закрытыми глазами. Он взял меня за подбородок своей левой рукой и большим пальцем своей правой руки он надавил на мой третий глаз. Мой рот широко открылся, и мое мышление остановилось. Я чувствовала поток его энергии, устремившейся в мой третий глаз. Когда он убрал руки, я вернулась на свое место, шатаясь как пьяница.
Когда даршан закончился, я вышла из дома Лао Цзы и почувствовала что-то странное в своем рту. Я не поверила своим глазам, когда зуб мудрости оказался в моей руке. Никакой боли не было, никаких следов крови. Что за чудо?
На следующий день я попросила зубного врача отменить встречу и рассказала ему о том, что произошло. Будучи учеником Ошо, зубной врач с любовью попросил меня передать Ошо, что ему не следует вмешиваться в его бизнес, иначе он подаст на него в суд!

Ошо говорит на хинди в Будда-холле, который заполнен саньясинами и несколькими посетителями, которым позволили сесть в конце холла, как обычно, я слушаю его с закрытыми глазами. Внезапно раздался звук падения какого-то металлического предмета около подиума. Ошо остановился, я открыла глаза и осмотрелась вокруг. Некоторое время я не могла понять, что происходит. Я увидела, как несколько саньясинов держат человека, который пытается пробраться к подиуму и кричит что-то Ошо. Ошо спокойно отвечал саньясинам: «Не делайте ничего. Просто выведите его отсюда». Несколько минут стояла тишина. Человека увели, и Ошо продолжал беседу, как будто ничего не произошло. Позже я узнала, что этот человек пытался убить Ошо, кинув в него нож, который упал около подиума, никого не задев. Через несколько дней мы узнали, что это был заговор политиков и священников, чтобы убрать Ошо. Человек, который пытался убить Ошо, был освобожден судом без всякого наказания, и дело было закрыто.
Ошо продолжал свои беседы каждый день как обычно. Он самый бесстрашный и отважный человек из всех, которых я встречала. Несомненно, что он уже пришел к своему источнику вечной жизни, но мы, которые любим его, хотим заботиться о его теле, которое настолько ценно для нас. Скоро были установлены металлодетекторы на входе в Будда-холл. Каждый, кто входит в Будда-холл, должен пройти через них.
Присутствие в Пуне саньясинов вызывало гнев у людей вокруг, которые пытались помешать нам любыми способами. Становилось трудно ходить в одиночестве по улицам вечером. Несколько женщин-саньясинов были изнасилованы так называемыми джентльменами, которые бродят по улицам с намерением кого-нибудь ограбить или изнасиловать.
С другой стороны, все больше и больше людей прибывает каждый день, присоединяясь к нашему каравану. Нам уже не хватает места. Ошо предложил найти более просторное место для коммуны, которое должно быть в отдалении, где мы могли бы жить в покое, не раздражая горожан. Все политики и люди, имеющие какую-либо власть, кажется, против Ошо, потому что он стягивает с них фальшивые маски и отражает их безобразные лица, спрятанные за этими масками.
Из-за всех этих препятствий со стороны этих людей Ма Лакшми отправилась на поиски более просторного места для новой коммуны.

Ошо провел свою последнюю беседу 24 марта 1981 года и с 25 марта перестал выходить. Его поясница начала болеть, и появились какие-то проблемы со спинным мозгом. Никакое лечение, кажется, не помогало. Ему нужен был полный отдых.
Саньясины начали обновлять дорожку, которая ведет на подиум. Дорожку нужно было поднять до уровня подиума, чтобы для Ошо было проще пройти на подиум, пройдя несколько шагов вместо того, чтобы залезать на него.
15 мая 1981 года Ошо начал выходить и молча сидеть в Будда-холле. По индийской традиции это называется сатсанг, что означает молчаливо сидеть в присутствии Мастера. Для меня это уникальное переживание. С интервалами саньясины играют музыку, которая еще больше углубляет тишину.
Сатсанги продолжались весь месяц. Все работы в коммуне продолжались как обычно. Затем, 31 мая 1981 года, в 12.30 я вышла из офиса на обед и увидела, как саньясины обнимают друг друга, многие плачут, некоторые смеются, некоторые стоят с закрытыми глазами. Я поинтересовалась и узнала, что Ошо только что уехал в Бомбей, и оттуда полетит в соединенные Штаты на лечение. Его отъезд хранился в тайне ото всех нас ради его безопасности. Я села в углу и не могла остановить слез. Я тихо плакала, пока мое сердце не получило удовлетворения. Я утешала себя, думая, что он скоро вернется.
Через несколько дней саньясины начали уезжать из коммуны. Я приехала в свой дом в Бомбее, чтобы встретиться с отцом. Он спросил меня, не сожалею ли я о том, что бросила работу и уехала. Я сказала ему: «Я бы сожалела, если бы продолжала работать и не уехала в Пуну». Этот год в Пуне был самым дорогим в моей жизни. Ошо так много дал мне за этот год, я совершенно удовлетворена и благодарна ему за то, что он позвал меня в нужное время.

Через полтора года мне удалось посетить Ошо в Раджнишпураме (Америка), где строилась новая коммуна. Ошо молчал и выходил только в полдень, чтобы объехать коммуну. Я увидела его проезжающим мимо меня, когда стояла в одну линию вместе с другими саньясинами на обочине дороги. Всего лишь мельком увидеть его было достаточно для меня. Он передал мне одну из своих шапочек как подарок, но мы никогда не встречались физически.
Моя следующая встреча с Ошо была в Манали (Индия) в декабре 1985 года, когда он вернулся из Америки. Он остановился в прекрасном отеле окруженном грядой гор, покрытых снегом. С другой стороны отеля была река, бегущая со всем своим величием, напевающая музыку текущей воды. Манали известен как долина богов. Сама атмосфера питает. Ошо выглядел вполне здоровым и счастливым. В 10.30 утра, когда я вошла в его комнату с несколькими друзьями, он сидел на диване, и мы все сели вокруг него на полу, покрытом ковром. Все эти годы которые прошли без него, просто унеслись прочь в один момент. Он рассказал нам свою историю о том, как побывал в американских тюрьмах которая отразилась прямо в моем пупочном центре. Я чувствовала на себе всю боль, через которую он прошел, и слезы тихо потекли из моих глаз.
Программа на будущее для Ошо еще не совсем ясна. Только несколько саньясинов, которые заботятся о нем, остались с ним, другим разрешается его посещать, но возвращаться затем обратно. Ошо попросил нас отправиться в коммуну в Пуне и помочь там. Он встал и ушел в ванную. Мы все вышли из его комнаты с тяжелыми сердцами и уехали из Манали через три дня, и разъехались в разные стороны.

Я приехала в Пуну в конце декабря 1985 года и снова начала помогать в бухгалтерии в коммуне. Остались только пятьдесят-шестьдесят саньясинов, и все место кажется опустевшим. Через пару недель мы услышали новости, что Ошо уехал из Манали и отправился в Непал. Многие саньясины из Индии поехали в Непал встретиться с ним. Каким-то образом я почувствовала, что приехать к нему физически, где бы он ни был, для меня невозможно.
За все эти годы физической разлуки я, наконец, научилась быть связанной с ним в молчаливые минуты моих медитаций. Боли от разлуки больше не было. Мы узнали, что он остановился в отеле в Непале и беседует каждое утро и каждый вечер в конференц-зале в том же отеле. Кто-то из официальных лиц в Непале заинтересован в том, чтобы Ошо там остался. Затем, примерно через полтора месяца, мы услышали новости, что Ошо отправился в Грецию, и что он продолжит оттуда свое кругосветное путешествие. Эти новости были настоящим ударом для меня. Я почувствовала, что уже никогда не смогу увидеть его в этой жизни.
Каждое утро я просматривала газеты в поисках новостей о нем. Через пару недель я прочитала в новостях, что Ошо был арестован и депортирован оттуда. Я очень расстроилась и во время своих медитаций молилась, чтобы он вернулся в Индию. Запад, кажется, не готов пере¬варить то, что несет этот непримиримый человек. После этого случая новости были одни и те же. Ему не разрешали посещать страны. Однажды, к своему облегчению, мы прочитали, что Ошо разрешили посетить Уругвай. Ошо остановился там на несколько месяцев, а затем должен был уехать, чтобы продолжить свое путешествие.
Однажды вечером, когда я лежала на кровати, я почувствовала, что совершенно истощена, и что мне нужен большой отпуск. Я уехала из коммуны в Пуне и поехала на север в горы. Каждое утро я просматривала газеты, чтобы найти что-нибудь о бесконечном путешествии Ошо на своем реактивном самолете. После того как он уехал с Ямайки, новостей в газетах не было. Я наслаждалась отпуском на берегах реки Ганг, ходила в горы, поднималась в Гомукх, где начинается Ганг. Я вернулась в Бомбей в середине июля очень свежая и полная энергии.

Утром, 31 июля 1986 года Ошо прибыл в Бомбей. Свами Сурадж Пракаш приготовил для Ошо прекрасный дом, который он назвал «Сумила», расположенный около пляжа Джугу. Для Ошо он отвел первый этаж до тех пор, пока не будет найдено другое место для него. Известие о прибытии Ошо держалось в секрете ради безопасности, и только восемь-десять саньясинов знали об этом. Четверо из них отпра¬вились в аэропорт, чтобы его встретить, а четверо остались в Сумиле.
После продолжительного ожидания машина с Ошо подъехала к Сумиле около 10.30 утра. Он сидел на заднем сидении вместе с Ма Нилам. Меня переполнила радость, когда я открыла дверцу его машины и тем самым приветствовала его в Индии. Открыв дверцу, я встала в стороне со сложенными ладонями. Он медленно и мягко вышел из машины, и, похлопав меня по руке, сказал: «Привет, Джиоти». Он выглядел очень хрупким. Я глядела на него некоторое время, не способная что-либо сказать. Он повернулся и пошел в сторону дома. Откуда-то появились журналисты и защелкали фотоаппараты. Я шла за ним и увидела, насколько худым и слабым стало его тело. После обеда ему нужно было отдохнуть, и Нилам сообщила, что он ждет нас в три часа. Каким-то образом известие о его прибытии стало распространяться, и в три часа большая гостиная на первом этаже была переполнена любящими его.
Ошо вышел в своей белой робе, без шапочки. Он выглядел очень свежим и сияющим, поприветствовал всех и сел в кресло. Атмосфера была очень светлой. Произошло нечто невероятное. Было много смеха. Ошо сидел среди нас после многих лет разлуки. Казалось, что старые бомбейские дни вернулись назад.
Со следующего дня Ошо начал проводить беседы каждое утро и каждый вечер. Утром он беседовал с прессой о своем кругосветном путешествии и, в основном, о бесправии в американском правительстве.
Утром в течение десяти дней он говорил на хинди, отвечая на наши вопросы. Скоро стали прибывать саньясины со всего мира. В Сумиле количество сидячих мест было ограничено. Был приготовлен зал, где люди могли смотреть видео каждый день.
Шестнадцатого августа 1986 года началась новая серия бесед на английском под названием «Упанишады Раджниша». Ошо отвечал на наши вопросы, в основном касающиеся взаимоотношений мастера и ученика. Эти серии бесед были одними из самых лучших для меня. Он впервые раскрыл множество секретов во взаимоотношениях мастера и ученика.

Эти дни в Сумиле были еще одним драгоценным подарком для меня. Я мыла комнату и ванную Ошо каждый день. Ванная имела раздвижную дверь, и я закрывала ее, когда мыла. Однажды днем я мыла пол в ванной мыльной водой, спиной к двери. Я услышала, как кто-то медленно открывает дверь. Я обернулась и с удивлением обнаружила, что там стоит Ошо. Он поднял палец, как ребенок в школе, и сказал: «Джиоти, одну минутку». Ему нужно было в туалет. Мой ум остановился. Я посмотрела вокруг - пол был мокрый, в мыльной воде, и спонтанно спросила его: «Ошо, ты можешь подождать две минуты?» Он улыбнулся и, согласившись жестом руки, вернулся в свою комнату. Я заспешила и вытерла пол настолько быстро, насколько могла. Я убрала ведра и принадлежности для мытья полов и направилась к его комнате. Он сидел в кресле с закрытыми глазами. Я сомневалась, стоит ли его тревожить, но подумала, что он, наверное, ждет моего сигнала и прошептала: «Ошо!» Он открыл глаза и поднялся с кресла. Я встала у стены. Когда он прошел мимо меня, как свежий ветерок, он сказал: «Джиоти, я вернусь через минуту».
Мое сердце забилось, как будто бы я была с ним на энергетическом даршане. Я не могла больше стоять и вышла, чтобы присесть. Через некоторое время мой ум стал бранить меня за то, что я заставила Ошо ждать. Во время моей медитации вечером мое сердце ныло, и я просила Ошо простить меня за мое бессознательное поведение. На следующее утро Ошо послал мне в подарок свой платок. Я взяла платок, села и приложила его к сердцу, и почувствовала его бесконечную безусловную любовь. Благодарю тебя, возлюбленный мастер, за освобождение меня от вины своим любящим жестом.

Несколькими днями позже, в полдень, я выходила из ванной, закончив уборку, как вдруг что-то хлопнуло. Я не могла понять, что произошло. Я заглянула в комнату Ошо - он сидел с закрытыми глазами в своем кресле, как будто ничего не произошло. В растерянности я вернулась в ванную и была шокирована, когда увидела осколки стекла по всему полу и в ванне. Лампочка с потолка упала вниз и разбила стеклянную полку. Я вышла, чтобы найти кого-нибудь помочь мне убрать все это побыстрее, потому что почти пришло время для Ошо принимать послеобеденный душ.
Когда я собирала осколки стекла на полу, я подумала: «Что за чудо! Если бы лампочка упала на две или три секунды раньше, она бы упала мне на голову».

Я потеряла свою малу, которую мне дал Ошо, и должна была попросить сделать мне новую. В тот день, когда я получила новую малу, я взяла ее с собой в сумочке, отправляясь в Сумилу. Мое сердце жаждало дать ее Ошо, чтобы он снова мог повесить ее мне на шею. Я никому об этом не говорила, но каким-то образом мой мастер об этом узнал. После обеда из комнаты Ошо вышла Нилам и сказала: «Ошо спрашивает, хочет ли кто-нибудь с ним поговорить». Я просто подпрыгнула от радости и подняла обе свои руки. Было еще двое человек, которые выразили свое желание поговорить с Ошо.

На фото Ма Йога Нилам

В три часа мы все, вместе с Нилам, вошли в комнату Ошо. Он сидел в своем кресле и встретил нас широкой улыбкой. Мы все сели вокруг него на полу. Он говорил с каждым из нас лично. Когда он поговорил со всеми, я вытащила свою новую малу и протянула ее ему. Он спросил меня: «Что случилось с твоей старой малой?» Я сказала ему: «Кто-то украл ее из моей комнаты». Он задумался и затем попросил меня сесть ближе. Я придвинулась ближе к его креслу и закрыла глаза. Когда он повесил малу мне на шею, моя голова склонилась, и он положил на нее свою руку. Мое мышление остановилось от его чудесного прикосновения. Я почувствовала тепло от его руки и его благословение, проливающееся на меня в тишине.

Тело Ошо в плохом состоянии и ему пришлось прекратить беседовать на несколько дней. Тем временем друзья из Бомбея искали для него новое место. Присутствие Ошо подобно магнетическому горящему факелу. Искателей истины притягивает к нему, где бы он ни был. Каждый день все больше и больше саньясинов приезжает с Запада. Прошло уже пять месяцев, как он живет в Сумиле. Соседи очень раздражены его присутствием и увеличивающимся наплывом посетителей. Однажды утром мы узнали, что Ошо через пару дней переезжает в Пуну. Мы стали паковать свои вещи и были очень счастливы, что переезжаем в Пуну вместе с ним.
Третьего января 1987 года ранним утром Ошо приехал в Пуну после отдыха в несколько дней. Он снова начал говорить в аудитории
Чжуан-Цзы, каждое утро и каждый вечер. Его тело теперь выглядело до¬статочно сильным, а его голос огненным, как в былые дни.
Когда были беседы о Заратустре, он танцевал с нами, когда входил, и когда уходил. Чувствовалась, что это энергия играет между мастером и учениками. Все место снова вибрировало от его энергии. Но это продолжалось недолго. У Ошо заболели плечи, а также заболело ухо. И снова он прекратил выходить. Врач, специалист по ушным заболеваниям, который лечил Ошо, был в растерянности, когда обнаружил, что все, что он делал, не принесло никакого результата. Тогда образец крови Ошо повезли на Запад, на исследование, которое показало, что он был отравлен в американских тюрьмах.
Его глаза становились слабее каждый день, так что он не мог терпеть яркий свет. Через много дней он все же стал выходить в Будда-холл, но в темных очках. Для меня он в очках был еще более прекрасен, но мне не хватало его прекрасных океанических глаз.
Я ответила, что тело Ошо увядает с каждым днем: он теряет вес и становится слабее. Ему пришлось прекращать беседы снова и снова из-за своего плохого здоровья. Позже Ошо не стал ни с кем больше встречаться, кроме своей помощницы и доктора. С того дня я больше не видела Ошо физически. Теперь связь с Ошо перешла на некий более глубокий уровень. У меня было неопределенное чувство, что Ошо не будет с нами еще очень долгое время. Я была шокирована, когда Ошо послал нам сообщение, чтобы в Будда-холле мы одевали белые робы. По индийской традиции люди собираются в белых одеждах только тогда, когда кто-то умирает. У меня был еще один шок, когда я увидела, как все здания в коммуне красят в черный цвет.
В своих последних беседах о дзен Ошо делал ударение только на медитации. После каждой беседы он вел нас глубже и глубже в медитацию. Я чувствовала, что Ошо наносит последние штрихи на свою картину.
В апреле 1989 года Ошо снова прекратил говорить. Он выходил в Будда-зал на 20 минут, чтобы посидеть с нами в молчании. Он выглядел еще более хрупким. И все же, когда он выходил и уходил, он здоровался с каждым человеком сложенными вместе ладонями, передвигаясь медленно по подиуму по всем направлениям. Иногда я чувствовала, что его ноги подкашиваются, и мое сердце хотело кричать: «Ошо, пожалуйста, зачем все это! Не мучай так сильно свое тело». Но он не прекращал. Он продолжал и продолжал выходить каждый день, делая то, что он считал нужным.

9 декабря 1989 года я была поражена, услышав о смерти Нирвано. Я помню, как в одной из своих ранних бесед Ошо сказал, что когда мастер уходит из тела, те, кто глубоко связаны с ним, не смогут жить, а также он упоминал Нирвано, как одного из таких людей. Я беспокоилась, повлияла ли смерть Нирвано каким-либо образом на тело Ошо.
11 декабря 1989 года на день рождения Ошо я чувствовала себя очень печальной, так что не послала ему даже цветов. На вечернем даршане, когда Ошо ходил по подиуму, приветствуя всех, мое сердце разрывалось от боли. Когда он посмотрел на меня, слезы потекли из моих глаз как подарок ему на день рождения. Во время сатсанга я почувствовала, что Ошо прекращает наполнять нас своей энергией и готовится к тому, чтобы нас покинуть. Мой ум оттолкнул это чувство, сказав: «Нет, Нет, он не покинет нас так быстро».
Однажды вечером врач Ошо объявил в Будда-холле, что во время сатсанга кто-то в зале читал мантры, посылая негативную энергию на Ошо, и это воздействовала на пупочный центр Ошо. Он попросил прекратить это делать. Через пару дней было объявлено, что снова тот же человек пытается причинить Ошо вред намеренно, используя черную магию. Ошо передал, что может вернуть все это назад этому человеку, но это не его путь. Его сострадание не позволит ему заниматься такими вещами.
Так как тело Ошо - самая драгоценная вещь для нас, мы, его саньясины, попытались выяснить, кто этим занимается. Мы меняли места на несколько дней, но все было напрасно. Чтение мантр продолжалось, но, несмотря на это Ошо продолжал выходить в Будда-холл.
Однажды вечером я увидела, как кто-то сел на мое обычное место. Я сказала ему об этом, и он заявил, что сегодня все иначе. Все индийцы садятся с этой стороны, и я могу выбрать себе любое место. Затем он сообщил, что во время сатсанга мы должны сидеть с открытыми глазами. Времени на обсуждение было не очень много, и я села в четвертом ряду с правой стороны от Ошо под углом 45 градусов, как всегда.
Ошо вышел на подиум Будда-зала. Играла музыка, и его лицо было таким проницательным и сияющим. Очень медленно он прошел вокруг со сложенными ладонями, сел в кресло и закрыл глаза. Я глядела на него широко раскрытыми глазами. Его лицо излучало свет. Через несколько минут музыка остановилась и воцарилась полная тишина. Ошо медленно открыл глаза и стал смотреть на своих потенциальных медитирующих Будд, поворачивая свою голову. Когда он повернулся в мою сторону, мои глаза мгновенно встретились с его глазами. Я просто замерла. Волна страха прокатилась по всему моему телу, и оно начало дрожать. Ошо продолжал глядеть в мои глаза. Мой ум совершенно опустел, осталось лишь это осознание - что он смотрит мне в глаза. Я не могу сказать, как долго это продолжалось, может быть, пару минут, но это было как вечность. Мои глаза закрылись сами по себе, и я утонула в глубокой тишине внутри меня. Когда я открыла глаза, Ошо уже покинул подиум, и Будда-зал был почти пустой. Я не могла больше думать. Каким-то образом я поднялась и заставила свое тело пойти в мою комнату и лечь на кровать, не понимая, что произошло.
Я внезапно заплакала, как маленький ребенок, который все потерял и остался где-то совершенно один. Я плакала и плакала, а затем заснула.
Утром я проснулась очень свежая и свободная. Я приготовила утренний чай и, когда потягивала чай с закрытыми глазами, я поняла, что беременна пустотой, о которой я должна заботиться.

17 января 1990 года я отправилась в Бомбей, чтобы подписать некоторые документы в нотариальной конторе. По какой-то причине бумаги не были готовы, и я назначила встречу на 20 января. Я решила вернуться в Пуну 18 января рано утром.
17 января вечером я пошла встретиться с моими друзьями в медитационном центре. Когда я сказала им, что я приеду снова 20 января, они предложили остаться у них. Я отказалась от их предложения, сказав: «Состояние Ошо очень ненадежно. Он может уйти из тела в любой момент. Я не хочу отлучаться на два дня».
18 января утром я поехала в бомбейский аэропорт, чтобы полететь в Пуну. Там я также увидела несколько саньясинов, которые только что прибыли с Запада. Они спросили о здоровье Ошо, и я ответила им: «Здоровье достаточно хорошее, и он выходит в Будда-холл каждый вечер на сатсанг». Они были очень рады слышать это и очень обрадовались, что они смогут увидеть его вечером.
Когда мы приехали в Пуну, мы узнали, что 17 января Ошо просто вышел в Будда-холл, поприветствовал всех и ушел. Он даже не садился для сатсанга и выглядел очень слабым. Вечером 18 января он даже не вышел из своей комнаты и сообщил, что будет медитировать с нами, сидя в своей комнате.
19 января 1990 года все занятия в коммуне проходили, как обычно. Физическое отсутствие Ошо в Будда-холле не было чем-то новым. Он уже приучил нас к этому за последний год.
Но в 5.30 вечера Ма Нилам плача пришла в комнату Матаджи, обрушив на нас новость, что Ошо оставил тело. Пару минут я просто смотрела на Нилам пустыми глазами, не понимая, что она говорит. Нилам была вся в слезах, когда я ее обняла. Я поняла, что в действительности произошло. Белый лебедь уплыл прочь в безбрежное голубое небо, не оставив за собой никаких следов.
Тело Ошо было принесено в Будда-холл на несколько минут, а затем было унесено на погребальный костер, где тысячи саньясинов пели и танцевали. Великая энергия освободилась, и те, кто любят его, отпразднуют эти редкие, драгоценные минуты, утопая в этой энергии.
На погребальном костре я стояла прямо перед ним, наблюдая, как тело моего возлюбленного мастера исчезло в пламени за несколько часов.

Упражнение. Закройте глаза и в течение 5 минут сидите молча. В это время сосредоточьтесь на своих ощущениях: звуки (рядом и далеко), запахи, температура, сигналы тела. Постарайтесь уловить как можно больше ощущений. Затем в течение 5 минут запишите их в тетрадь по видам (слуховые, обонятельные, телесные и т. д.). Пусть несколько человек прочитают замеченные ими ощущения вслух, а остальные - дополнят. Кто ощутил различных раздражителей больше всех?

Обсуждение. Какие ощущения труднее всего заметить? Как влияет отсутствие зрительных ощущений на восприятие мира?

Упражнение. Выполняется в парах. На спине своего партнера рисуют пальцем, не отрываясь, что-нибудь простое: букву, цифру, знак, несложную фигуру (солнышко, цветок). Надо угадать, что нарисовано. Затем поменяйтесь ролями.

Обсуждение. Какие ощущения чувствуются лучше, какие - хуже? Какие чувства испытываешь, «лишаясь» какого-то ощущения (слуха, зрения и т. д.)?

Упражнение «Чувство времени». Все закрывают глаза. Учитель подает сигнал: «Начали!». Надо постараться уловить тот момент, когда пройдет минута. При этом не надо считать про себя. Просто откройте глаза и поднимите руку, как только, с вашей точки зрения, прошла минута. Каждый продолжает сидеть молча до тех пор, пока все не откроют глаза. В зависимости от того, раньше, вовремя или позже ученик поднял руку, учитель знаком показывает, какой значок ему следует отметить в тетради: -, 0 или +.

Упражнение. Активность. Попробуйте ничего не чувствовать, «выключить» свое восприятие мира.

Упражнения к теме «Восприятие»

Упражнение «Каляки-маляки». Выполняется в парах. На листе бумаги каждый в течение 1 минуты рисует, неотрывно водя ручкой, произвольные линии («калякает»). Изрисовав весь лист, отдает его напарнику. Тот в сплетениях линий пытается узнать какие-либо фигуры или предметы, а узнав - зарисовывает их контуры так, чтобы видно было, что это. Для большей наглядности можно затем дорисовать фигуре мелкие элементы (глаза, стебелек, ручки и пр.). Очень легко «опознать» какие-то фантастические или придуманные персонажи. А вот попробуйте в каракулях обнаружить «спрятанные» реальные предметы! Найдите как можно больше фигур. Огласите перед классом рекордсмена по количеству опознанных изображений.

Восприятие может быть пассивным или активным. При пассивном восприятии сам предмет совокупностью своих свойств воздействует на человека, «запуская» процесс восприятия. При активном восприятии человек всеми доступными ему органами чувств стремится ощутить как можно больше характеристик предмета или события, а также некоторую часть информации додумать, доисследовать, довообразить.

Практическая работа. Выполняется в парах. Выберите мысленно из вещей, что сейчас есть у вас, какой-нибудь плоский предмет. Один из вас будет исследователем, а другой - испытуемым. Испытуемый закрывает глаза и делает то, что ему говорит исследователь. В задании несколько шагов-опытов.

1 опыт - пассивное осязание неподвижного предмета. Экспериментатор кладет предмет на неподвижную ладонь испытуемого. Экспериментатору запрещается нажимать на предмет, а испытуемому - перемещать его на ладони и ощупывать другой рукой. По сигналу испытуемого экспериментатор прячет предмет, испытуемый открывает глаза и в тетради зарисовывает предмет в реальную величину.

2 опыт - пассивное осязание при движении предмета. Экспериментатор плавно обводит ребром предмета по неподвижному указательному пальцу правой руки испытуемого. После одного полного обведения контуром фигуры испытуемый зарисовывает ее на новом листе.

3 опыт - искусственное активное осязание. Испытуемый сам последовательно (без возвратов) обводит контур предмета, указательным пальцем правой руки (или левой, если он - левша). При этом разрешается 3-4-кратное обведение контура предмета. Экспериментатор придерживает его так, чтобы он оставался неподвижным.

4 опыт - активное осязание. Испытуемый сам одной рукой ощупывает предмет, сколько хочет. Затем открывает глаза и снова зарисовывает его.

5 опыт - бимануальное осязание (двумя руками). Испытуемый ощупывает предмет двумя руками. Затем сообщает, что это такое.

Обсуждение. На каком шаге вы уже догадались, что это за предмет? Как легче опознавать предмет, как - труднее? Почему?